Андрей Колеров. Натюрморт с сухими листьями. 1997

Это мне казалось, что причина, по которой я попал в один из столичных стационаров, есть редчайший случай в медицинской практике. Поэтому заранее сочувствовал себе и завидовал врачам, которые позже, на съездах профессионалов, будут рассказывать об успешном лечении больного N. За что сорвут заслуженные аплодисменты и получат престижные международные награды.

Из этих мечтаний меня быстро вывел лечащий врач, мужчина лет сорока, который в течение минуты обрисовал мне мое самое светлое будущее. Оно ждало меня после простейшей — в представлении врача — операции. Однако наступления будущего следовало ждать в больнице несколько дней. Вытащив из сумки минимальное количество предметов гардероба и проверив, взял ли я зарядное устройство для «мобильника» — забыть его — это как в советские времена в день получки не заплатить партийные взносы, — переоделся. В коридор я вышел в рубашке, заправленной в «настоящие», импортные спортивные штаны «Рибок». Когда-то сын подарил мне этот, не очень сильно нужный предмет одежды, единственным достоинством которого была сама надпись «Reebok» на левой штанине.

Первый же встреченный мной в коридоре человек щеголял в красном тренировочном костюме фирмы «Найк». Вид у него был грустный и задумчивый. Вместе подошли к лифту, спустились на первый этаж: оказалось, нам по пути, потому что мы вышли из здания и двинулись к лавочкам покурить. Приличных размеров урна между двумя скамейками была доверху забита окурками и упаковками от соков, особое очарование натюрморту придавало множество использованных синих бахил. Романтическое существо могло бы принять издалека урну за клумбу незабудок.

Все места на скамейках были заняты, и разговор шел самый серьезный, какой бывает только в медицинских учреждениях.

— Опять по «ящику» показывали про распил денег, — обращаясь к соседу, произнес мужчина с повязкой на горле. Понятно, он тоже был одет в спортивные брюки. Черные, с белыми лампасами, и не первой свежести.

— Ну, показали, ну, вроде уволили кого-то там, — напомнил еле хрипевший его сосед, носивший классически вытянутые на коленях темносиние «треники» без опознавательных знаков. — Вот так, раз — и уволили. Двух или трех, мелкую сошку, смешно!

Пациент «в красном» с моего этажа выдохнул табачный дым и тут же среагировал грамотным монологом:

— Всегда говорил, что надо исследовать качество асфальтового покрытия при строительстве московских дорог. Песок ведь нужен чистый, а у нас закатывали, откуда попадя, деньги зарабатывали.

— Я про песок знаю, его берут вместе с глиной, а потом, когда она промерзнет, асфальт гулять принимается, — продолжил свою мысль пациент в «трениках». — Все равно, пока не скажут «фас», ничего не будет.

— А я и не говорю, что будет, у нас откаты на строительстве дорог 60 процентов, — заверил аудиторию мой попутчик в лифте.

Подошедшая, сильно беременная девушка, носила свои чистенькие зеленые спортивные штаны с маркировкой «Адидас» очень элегантно: они не обвисали на ней так, как на других участниках «ток-шоу». Ей уступили место на лавочке, дали прикурить и беседа продолжилась.

— А разоблачителей у нас не любят, — изложил свои революционные взгляды курильщик с повязкой. — На чистую воду вывел — а его не любят.

По непонятным причинам аудитория не была готова поддержать новое направление беседы. Беременная задумчиво посмотрела на нас, поднялась, загасила окурок о край бочки и неспешно двинулась к дверям больничного корпуса. Наступила пауза, разговор не возобновился даже по прибытии молодой женщины — презревшей тренировочные штаны ради оранжевого в черную поперечную полоску халата. После того, как она закурила, все выжидательно посмотрели на нее, надеясь, что она предложит достойный для обсуждения предмет. Ничего не вышло, «халат» равнодушно уставился на серую стену корпуса соседнего отделения.

— Я вот, когда на «маршрутке» надо ехать, сначала смотрю, кто за рулем, — радостно прохрипели «треники». — Наш или украинец — сажусь, а если «чурек» — ни-ни, они ездить не умеют.

Начавшуюся было беседу о подлинном интернационализме и понимании термина «толерантность» прервало какое-то звяканье. К участникам симпозиума подходил крупный, спортивного вида мужчина лет тридцати пяти. В правой руке он держал металлическую треногу с подсоединенной к его руке капельницей, а в левой — пачку сигарет. Одетый в джинсы, он полностью выпадал из нашей компании.

Наверно, почуяв чужака, все обладатели разномастных спортивных штанов быстро переглянулись и потянулись ко входу в больницу. Пока мы шли эти метров пятьдесят, «спортсмены» преображались с каждым шагом. Только что, гордые и уверенные в себе люди, знатоки политико-экономической ситуации в России, готовые переступить через боль ради того, чтобы обсудить и проанализировать последние новости, превращались в грустных и согбенных пациентов. Больше никто не проронил ни слова. Перед дверью лифта я оглядел недавних «спортсменов»: лица у всех были печальными, а грусть в глазах вобрала в себя все переживания больных, когда-либо находившихся в этом стационаре. Зеркала в лифте не было, но, уверен, мое выражение лица не портило общей картины.

На каком-то этаже лифт остановился, и в кабину вошла одетая в белый халат женщина, по виду и по возрасту — врач, никак не медсестра. Автоматические двери закрывались очень медленно, и все мы успели услышать громкий младенческий — а потому страшно пугающий — крик. Прежде чем створки дверей окончательно сомкнулись, я успел прочесть вывеску над входом в отделение: «Детская реанимация».

Так о чем это говорили мои попутчики пять минут назад?..