Не очень понятно почему — но для меня средняя книга кажется гениальной среди плохих. А средний фильм так и остаётся средним. Даже среди очень средних фильмов. Поэтому в каком-то смысле мне всегда интересней книги. Может быть, потому, что я сам тщусь писать их. Может быть, (скорее всего), потому что книга допускает (а часто требует) от нас большей степени соавторства, воображения, возможности разговора.

moritz320
Катушка синих ниток

Перед нами американский роман, а каждый американский роман велик по-своему. Особенно, если он про семью. Женская проза всегда в каком-то смысле про семью. Впрочем, при желании, если чуть расфокусировать зрение — то в дымке можно увидеть и Сэлинджера (нелепость и странность, чудаковатость и трогательность персонажей), и Хемингуэя (диалоги, краткость и выразительность прозы), и Марка Твена (добрый юмор и почти детскость интонации иногда, беллетристичность даже некоторая), и — хуже того — Набокова (литературная изобретательность, да и сюжет — вот неожиданность — секса с 13-летней девочки с 26-летним мальчиком)… Короче говоря, перед нами настоящая литература. Не корча из себя знатока её — искренне рекомендую всем, кому интересна современная хорошая проза «для всех». В крайнем случае, вы узнаете несколько новых слов. Я вот узнал. Суккоташ! Дашики! Сирсакер!!! Звучат, как ругательства или заклинания, но это серьёзная литература, тут магия иная.

В книге есть некоторые общие для современного романа «грехи». Множество отсылок к массовой культуре, упоминания рок-групп etc. Но это, так сказать, дань потенциальной популярности. Реалии. Колледжи, день благодарения, 11 сентября, постройка дома, рок-группы и протестантские церкви, медицинские страховки, прыщи подростков (впрочем, это-то, кажется, международное), но вот, например, «варежковое дерево»… Это-то чисто американское.

Чуть на более тонком уровне тоже самое происходит и с тематическим планом; это условный суповой набор актуальных (прежде всего, для штатов) горячих тем от веры в бога без знания текста гимнов, до насущных вопросов «пола»: гомосексуализм, аборты, педофилия и т.п. Конечно, это в некотором роде насущно везде, но Американское общество заметно поляризовано именно между пуританством и «свободой нравов». Сам роман написан в духе «старого доброго романа» (с некоторым даже демонстративным пренебрежением сомнительными открытиями модернизма и постмодернизма двадцатого века, автор словно бы настаивает на том, что ценности традиции здесь важны, равно как и семейные). Это заметно иногда и в манере (чуть стилизованной) описания даже внешности героев:

«Безупречно белый кардиган, небрежно наброшенный на плечи, кожаные мокасины, надетые без носков (Ред увидел такое в первый раз, но, к сожалению, не в последний).»

Только едва заметная ирония подсказывает нам, что проза это написана в начале 21 века.

Что остаётся от жизни? От всех выращенных детей, посаженных деревьев, построенных домов? Поиски утраченного времени на американский манер, чуть менее изысканы, чем французские, но, может быть, этим и даже понятней русским. Застенчивая поэзия обыденности. Не случайно в книге фигурирует образ призраков прошлого. Семейных привидений. Это проклятая ностальгия про прошедшему: детству, молодости, любви, жизни. Мы все сталкиваемся с этим, когда листаем фотоальбомы. И, скорее всего, искусство всего лишь уточняет: а как у вас? У Вас примерно так же? Чем лечите ностальгию? Это неизлечимо, но попробуйте религию, науку, искусство… Хотя бы роман написать. Хотя бы прочитать. Ничего нового сказать нельзя: жизнь и литература только повод для пристального вглядывания в существующее; рододендроны и дождики в четверг, характеры соседей и повадки мопса, аромат радуги над полем, шершавая фактура пиджака, в котором дедушка женился после войны… Часто в книжке фигурирует юмор:

«— Я вышла на веранду, — не двигаясь с места, заговорила она, — хотела заняться письмами. Знаете мой столик, за которым я пишу? Так там, на полу под стулом, лежит холщовая сумка, ну, такая, для инструментов, с застегивающимися ручками. Представьте, открытая, и внутри — воровские инструменты!

— Угу, — буркнул Джуниор.

— Отвёртки, ломик и… о, господи! — Она привалилась к сыну, выдержавшему ее вес — А поверх всего — моток верёвки!

— Верёвки! — воскликнула Линни.

— Да, чтобы вязать людей.

— Святое небо!»

Конечно, жизнь здесь, куда как смешней, чем наши страхи. Что отнюдь не исключает предельных вопросов и детской тоски от столкновения с трагедией:

«— В смерти плохо то, — сказала она как-то Джинни, что не узнаешь, как всё потом обернётся. Не узнаешь конца истории.

— Но, мам, никакого конца нет.

— Да, понимаю.

Теоретически».

Давайте же, друзья, знать про смерть только по книжкам и никогда не умирать, как американская вера в исключительность и кленовый сироп. У меня много знакомых друзей американцев, одному из них довольно близкому я звонил пару дней назад. Его жена, русская девушка, полюбила Америку всей душой, хотя живёт там чуть более года. Думаю, что печёт яблочные пироги. И правильно употребляет артикли. Сам он говорит, что там сейчас тепло и солнечно. Стоят прекрасные погоды. Если бы только ещё по телевизору не обсуждали время подлёта и другие военные секреты. А катушки с синими нитками до сих пор лежат на комоде. И никто их не берёт.