Натуралы против гомосексуалистов
«МАЛЬТИЙСКИЙ СОКОЛ» / THE MALTESE FALCON
В 1941 году берёт начало эпоха нуара — период «чёрного кино», продлившийся до конца пятидесятых и целиком основанный на жёсткой детективной литературе.
«Мне кажется, когда литературоведы англоязычных народов примутся изучать литературу первой половины нашего века, — предрекал Сомерсет Моэм, — они с некоторой легкостью будут проскальзывать по произведениям серьёзных романистов и внимание своё обратят на безграничное многообразие достижений авторов детективов».
Одно из таких достижений — «Мальтийский сокол» Дэшила Хэммета.
Автор книги — частный сыщик из агентства Пинкертона — придерживался невысокого мнения о детективах, которыми зачитывались окружающие. Бестселлеры королей криминального жанра казались ему банальнейшей ремеслухой, где надуманная интрига тонула в тягостном пустозвонстве.
Как и Фицджеральд, Хэммет взялся за перо, узрев интеллектуальную немощь и откровенное очковтирательство знаменитых писателей. В начале тридцатых вместе с Джеймсом Кейном, Рэймондом Чандлером и другими плечистыми дровосеками он прорубил дорогу целому направлению в американской литературе, которое окрестили «школой жёсткого стиля» или «чёрного романа».
Свежее литературное поветрие радикально отличалось от всего, что создавалось ранее на поприще криминального чтива. Герой, от имени которого, как правило, велось повествование, завораживал читателя нигилизмом и мощью субъективных оценок. Это была неукротимая личность, выкованная в противостоянии с миром.
Экономический кризис 1929 года породил разлад в душах средних американцев. Он растоптал все иллюзии. Общество, увидевшее, как власть замиряется с гангстерами и раболепствует перед богачами, приняло «чёрные романы» с восторгом. Ему импонировали их герои — циничные частные сыщики, ни во что не верящие, ничему не удивляющиеся и всё договаривающие до конца.
Голливуд алчно ухватился за новые книги. Роман Хэммета, вышедший в 1930 году, был куплен студией «Уорнер бразерс», которая сразу включила его в план постановок.
Но «Мальтийский сокол» оказался строптивой литературной птицей. Две попытки экранизации потерпели позорный крах. Голливудские ремесленники оба раза состряпали зрелище, которое зритель отказался смотреть.
Картину, достойную книги, довелось создать 35-летнему Джону Хьюстону, бывшему репортёру, боксёру и кавалеристу, который в конце тридцатых стал штатным сценаристом студии «Уорнер бразерс». Его имя стоит в титрах фильмов «Иезавель», «Хуарес», «Магическая ампула доктора Эрлиха», «Высокая Сьерра» и «Сержант Йорк».
Даровитый сценарист, чуравшийся халтуры, устал наблюдать, как постановщики расправляются с его замыслами. «Увидев «Хуарес», — вспоминал Хьюстон, — я сказал себе: «Больше не хочу писать целый год, чтобы испытать разочарование результатом». Я порвал свой контракт и стал режиссёром».
С романом Хэммета он обошёлся сурово, отринув историческую часть, взяв ключевые сцены и обкорнав диалоги. Хьюстон выбросил всё, что отвлекало зрителя от сюжета и образа главного героя — проницательного сыщика, облачённого в защитный панцирь цинизма.
Джек Уорнер, которому попался на глаза предварительный вариант сценария, счёл, что в нём нечего улучшать, и запустил фильм в производство.
Главную роль студийные боссы предложили звезде того времени Джорджу Рафту. Когда он отказался, сочтя её пустяковой, приглашение было сделано 42-летнему Хэмфри Богарту. До этого актёр обречённо играл преступников. По его собственному признанию, в двенадцати фильмах он был застрелен, а в восьми — повешен или казнён на электрическом стуле.
В начале 1941 года вышел фильм «Высокая Сьерра», где Богарт сыграл гангстера, которого полиция загнала в горы и изрешетила пулями.
Новая роль манила радикальной сменой амплуа. Видимо, поэтому актёр и исполнил её с таким рвением. В отличие от предыдущего фильма, где Богарт вяло и шаблонно изображал бандита, в «Мальтийском соколе» он предстал перед публикой собранным, самоуверенным профессионалом, наделённым инстинктами хищника. Это был блистательный рывок к долгожданной звёздной цели.
Его герой, частный сыщик Сэм Спэйд, образ которого Богарт размножит в последующих фильмах, очаровывал зрителей с первых кадров. Как только шайка авантюристов, гоняющихся по миру за бесценной реликвией, впутывала его в интригу, публике становилось ясно, кто окажется победителем. Спэйд был слишком умён, чтобы проиграть.
Зрителей больше интриговали не загадочные события и не чёртова антикварная птица, из-за которой люди стреляли друг в друга, а главный герой, загадка его характера. Их поражал сплав его качеств: обаяние, дерзость, способность выпутываться из безнадёжных ситуаций. Публику возмущало, что человек, наделённый такими качествами, перебивается мелкими заработками в каком-то сыскном агентстве. Горестный вывод о невесёлой судьбе честного и башковитого парня в современном мире напрашивался сам собой. Неслучайно социальная острота картины пришлась не по вкусу комиссии Мартина Дайса, особо огорчённой фактом вступления Дэшила Хэммета в компартию США.
А комиссию Уильяма Хейса огорчило другое. Трое авантюристов, готовых шагать по трупам ради драгоценного сокола, были гомосексуалистами. Цензура настояла на том, чтобы режиссёр не перешёл границы намёков. Требовать большего было нельзя, потому что таков уж был жанр — жёсткий, контрастный, утверждающий мужское начало.
В образе Спэйда восхищало и то, что он оказался неподвластен женскому обаянию. Пленительная героиня Мэри Астор так и не смогла сделать его частью своего замысла. Уличив любовницу в убийстве, он просто сдал её полиции. Ему не нужна была фальшивая любовь, как и поддельная статуэтка, обречённая пылиться на полицейском складе среди вещдоков, ставших свидетелями сотен кровавых драм. «Я люблю тебя и готов ждать двадцать лет, — говорит Спэйд возлюбленной в драматическую минуту прощания. — Если тебя повесят за эту хорошенькую шейку, я буду помнить тебя».
Мрачный финал фильма, как ни странно, подталкивал зрителя к оптимистичному выводу. Если бы герой не сдал любовницу полиции, это бы означало для него капитуляцию перед утвердившимся в мире злом. Он бы сделался его частью. А так — он удержался на краю пропасти и остался в гордом одиночестве, не разбогатевший, не разорвавший цепей, но и не примирившийся.
«Я утверждаю, что цинизм граничит с целомудрием», — сказал Флобер.