Вадим Самойлов: Патриотизм не может быть искусственным

Вадим Самойлов — один из основателей легендарной группы «Агата Кристи». Записав за свою карьеру десять студийных альбомов, группа завершила свое существование после выхода альбома «Эпилог» и одноименного концертного тура в 2010 году.

Вадим Самойлов выступил в первый день фестиваля «Чернозём», который проходил с 19 по 21 августа в Тамбове, с программой «Агата Кристи. Все хиты». Выступление музыканта было одним из самых ожидаемых событий фестиваля — хитам легендарной группы подпевали несколько тысяч человек.

Корреспондент ИА REGNUM поговорил с Вадимом Самойловым о его сольном творчестве, о том, чего не хватает современным рок-фестивалям, почему старшему поколению стоит терпимее относиться к молодежным субкультурам и почему песни «Агаты Кристи» остаются актуальными даже через несколько десятков лет после их написания.

По дороге на фестиваль вы успели посмотреть Тамбов?

К сожалению, не успел, но я в прошлый раз здесь на него обратил внимание, и вообще, мне показалось, что немножко успел почувствовать. Но вообще, на гастролях, конечно, города почувствовать очень сложно, потому что гастроли скоротечны, мы приезжаем, есть график определенный, четкий. А что касается меня, то я еще утром был в Симферополе, а сегодня вечером уже в Тамбове, поэтому у меня вообще такое состояние передвижения до сих пор.

Недавно вы анонсировали новую программу, в которую, кроме хитов «Агаты Кристи», войдет лично ваше творчество. Расскажите о ней, пожалуйста.

«Вадим Самойлов. Новое. «Агата Кристи». Лучшее» — вот так это правильно называется, и так это нужно читать. Это важно, потому что это ни в коем случае не новый сет «Агаты Кристи», я подчеркивал много раз, играя программу «Агата Кристи. Все хиты», что, естественно, это не «Агата Кристи». Это такой вечер памяти или что-то такое. «Агата Кристи» — это когда мы вдвоем с Глебом. И чтобы не вводить в заблуждение зрителя, хотел бы еще раз подчеркнуть, что новая программа будет содержать лично мои новые композиции и композиции из моих сольных проектов, а также определенные хиты группы «Агата Кристи», всеми любимые, но их будет намного меньше, чем в программе до этого, потому что уже пришло время показывать новое. Соотношение будет два к трем примерно, то есть две трети нового материала. Условно говоря, там зритель уже какие-то песни слышал — это песни из проекта «Полуострова», это песни из фильмов Алексея Балабанова, — но и новинки тоже будут.

А почему с афиши убрали слово «забытое»?

Понимаете, мне нравится название «Старое. Забытое. Новое», но, наверное, может быть, это для альбома подойдет… У меня есть одна «фишечка», куда его применить, но для афиши просто «старое» и «забытое» — не самые удачные слова, я же все-таки не ретро-певец, я претендую на то, что впереди будущее какое-то.

Будут ли новые композиции записываться, как будет организован студийный процесс с другими участниками коллектива?

Я приступаю к записи в начале сентября, сейчас дорабатываю весь материал, первый гастрольный тур с этой программой у нас планируется на 25 ноября, начинается он в Екатеринбурге — так вот сложилось, что в моем родном городе.

В целом костяк аранжировки придумывается мной, но я, конечно, очень хочу, чтобы музыканты участвовали. Во-первых, у нас сложился очень творческий дружный коллектив — коллектив не только музыкантов, но и технического персонала нашего, и звукорежиссеров — очень талантливые ребята, молодые. У них примерно так же уши настроены, как и у меня, по вкусу, но они уже овладели вещами более современными, и я, как раз, совмещаю старый подход с тем, что они делают, и мы можем сделать что-то очень интересное. Я понял, что с возрастом хочется себя удивлять. Поэтому, если хочется сделать что-то, записать, то это хочется записать таким образом, чтобы восстановиться внутри самого себя, без амбиций на какое-то вселенское ноу-хау. Вот эта культура звукозаписи, как искусство — то, что меня вдохновляло в детстве, когда я слушал Pink Floyd, психоделический рок в шестидесятые годы, когда каждая запись была чем-то таким новаторским не только с точки зрения песни, но и с точки зрения того, что это и как это сделано. Вот это я обожаю и люблю, и у меня сейчас коллектив тоже это очень хорошо делает.

Многие ваши музыканты работают параллельно в других коллективах. У них при вашем графике остается время на собственное творчество?

Ну, у нас, в принципе, гастрольный график более или менее разреженный, особенно летом, поэтому у многих есть время на это. Многие работают в разных группах не только музыкантами, но и, например, вот один человек у меня работает на телевидении федеральном. Самым таким разносторонним по музыке у нас, наверное, можно назвать барабанщика Романа Баранюка, потому что он только играет, и он играет в каком-то огромном количестве коллективов, и у него феноменальная память музыкальная. И дело в том, что мы, кроме этого еще, делаем весь продакшн, поэтому все у нас музыканты, так сказать, двойного назначения — и музыкант, и еще кто-то, — видеоинженер, паяльник там, радиоинженер…

Насколько актуальным остается формат рок-фестиваля и какие фестивали нужны зрителю сейчас?

Вообще, хотелось бы, чтобы рок-фестивали случались. Может быть, такой олдскул-формат а-ля «Нашествие»… Может быть, с него стартовать хорошо, но, конечно, хотелось бы развития. У меня складывается ощущение, что не хватает фестивалей не таких вот как хэппенинг, они есть, есть и «Нашествие», и другие площадки в разных городах. Лично я бы с удовольствием посетил фестиваль на закрытой какой-то площадке, более современного плана. Потому что я знаю, что молодая музыка чуть-чуть в другую сторону развивается. Знаете, я мечтаю, вообще, о таком фестивале многодневном, когда бы были представлены разные субкультуры: например, один день там готы, второй — фолк, третий день — еще кто-то. И чтобы декорировать, например, пространство… Мне кажется, это очень интересно — такой фестиваль субкультур, я бы на такие вещи сходил, потому что это [«Чернозём»] — такой хэппенинг с пивом, а мне не хватает именно другого. Я думаю, что, когда время придет, то все само собой сложится, потому что нужно делать какие-то вещи… Сейчас, конечно, не самое удачное время для развития фестивального движения, я думаю, что, когда экономическая ситуация как-то стабилизируется, будет получше.

А как быть с тем, что границы многих субкультур уже размыты, а некоторые и вовсе фактически прекратили свое существование?

Да, знаете, я согласен с вами, я очень остро это переживаю. Вообще, несмотря на то, что я масс-медиа такой человек, я на самом деле вырос из субкультуры, я обожаю субкультуры во всех их проявлениях. Вообще я считаю, что субкультура и субкультурный человек — это попытка самоидентифицироваться в современном мире, как-то показать себя, найти себя самого. Это очень важно, и мне очень обидно бывает, когда родителей начинают пугать эмо, готами, что их ребенок попал в какие-то страшные секты, потому что это дикий бред. Везде есть плюсы и минусы, люди плохие и хорошие есть везде. Мне во многом это вот что напоминает — в конце Советского Союза были неформальные молодежные группировки, объединения молодежи, их так называли, и вот тоже их клеймили. Нас, рокеров, клеймили: воткнул серьгу в ухо — все, до свидания, фашист. Этого нужно избегать, потому что мне кажется, что это родители должны учиться понимать своих детей, то есть предыдущее поколение должно учиться понимать последующее поколение. Только в дружбе, сотрудничестве, взаимопонимании и уважении может преемственность какая-то появляться, то есть будет и то хорошо и ценно, и новое будет ценно. Это сейчас, к сожалению, пока отсутствует в обществе в целом, но, надеюсь, что это будет как-то появляться. Мы же в школе еще проходим, что есть конфликт поколений, а почему, собственно, конфликт? Ведь можно жить по-другому.

Организаторы «Чернозёма» признались, что были вынуждены отсеять большинство заявок от молодых групп и сделать ставку на «звезд». Как быть в такой ситуации музыкантам, у которых еще нет громкого имени, но для которых участие в подобном мероприятии могло бы стать серьезной заявкой на будущее?

Почти во всех фестивалях, как правило, присутствует основная сцена и малая, и малая сцена всегда в проигрыше. То есть, там могут выступать молодые интересные какие-то группы, необычные, и при этом там меньше людей, потому что люди приходят на хэдлайнеров. Вот когда у меня была возможность проводить рок-фестивали большие, то у меня была одна сцена, и я чередовал: старая группа — молодая группа. Тогда получается такой правильный перемес, и с энергетической точки зрения, и с точки зрения внимания. Мне кажется, что это оправданно. Мне кажется, что нужно по такому пути двигаться — не делать блок таких хэдлайнеров внизу, а делать равномерно от начала и до конца.

На ваши концерты приходят зрители из разных поколений, причем многие молодые поклонники узнали о группе «Агата Кристи» уже после ее распада. По-вашему, почему интерес к этим песням не ослабевает?

Смотрите, в песнях «Агаты Кристи», в поэзии Глеба в его самый плодотворный период очень много есть эмоций, которые переживает любой человек в период сталкивания с миром внешним. Подросток, человек, находящийся в стрессовой ситуации, человек, которому дискомфортно — об этом очень много песен, и они спеты и сочинены действительно очень остроумным поэтическим языком, поэтому они очень хорошо ложатся, и этот резонанс до сих пор существует. Тот период, когда мы с Глебом были молодые, когда мы писали о каких-то вот этих штуках внутри себя-молодых, удалось сделать таким образом, что это резонирует до сих пор, потому что вопросы жизни — они, в общем-то, во все эпохи одни и те же, и если они представлены соответствующим образом с точки зрения искусства, то они будут резонировать все время. Поскольку это все внутренний мир, о внутренних сомнениях, страхах, переживаниях, ненавистях, любовях, каких-то фантазиях детских, — это все свойственно каждому человеку, тем более растущему, развивающемуся. Поэтому, к огромному счастью, большое количество молодых людей, начиная слушать «Агату Кристи», это находят там.

Есть ли критерии, по которым можно сказать: эту группу через 30 лет будут так же слушать, а эту — нет?

Это все вещи интуитивные. Вы знаете, я ведь не готов сказать, что «Агату Кристи» будут любить через 30 лет, поживем — увидим, что называется. Сложно сказать. Я думаю, что сейчас история меряется другими временными рамками, поэтому говорить о том, что значимо было в период 20−21 века на фоне Сократа и Пифагора, например, однозначно сложно. Потому что у нас сейчас все плотнее по времени, много событий, много информации, сложно прогнозировать.

Многие «семейные» поклонники идут на концерты с маленькими детьми, а не могут ли песни «Агаты Кристи» как-то негативно повлиять на неокрепшую детскую психику? Ваша дочь, например, когда впервые их услышала?

Вы знаете, в этих песнях очень много юмора. Даже в самых депрессивных песнях он тоже есть. То есть, да, есть песни «на разрыв», но ребенку тоже бывает больно, даже самому маленькому. Я думаю, он почувствует что-то, похожее на ту боль, которую он переживает.

Моя дочь с самого начала слушала «Агату Кристи», и на нее в свое время наибольшее впечатление произвела песня «Серое небо». Именно в возрасте самом раннем. Как раз в 96-м году ей было шесть лет, и вот когда мы ее записали, тогда на нее это так упало.

Открывали ли вы для себя какие-то новые группы на фестивалях, и есть ли сейчас на российской сцене интересные музыканты?

Я пока еще, до сих пор, лично для себя считаю, что есть общая пена, и нет таких вот больших «выстрелов», но это с моей точки зрения, я могу ошибаться, это на мой вкус. Сказать, что родился кто-то новый, яркий… Пока очень много потенциала, но родившегося нет. Может быть, это связано не только с качеством музыки, но и с тем, что нет инфраструктуры, которая бы поддерживала жизнь всего этого. Фестиваль субкультур, какое-то средство массовой информации, которое было бы посвящено субкультурам, радио, хотя бы интернет-радиостанция, которая была бы посвящена именно такой музыке. И все сейчас такие неприкаянные, разболтанные, сложно собраться всем. Я думаю, что такой период еще какое-то время продлится, но, в любом случае, скоро кто-то начнет вспыхивать, потому что уже, в принципе, какие-то за прошедшее десятилетие не такие громкие, но все-таки известные для многих проекты — СБПЧ или еще различные вещи — случаются, то есть случились уже. Мне все равно кажется, что это предтеча чего-то большего, я прямо вот жду, что они появятся.

Есть ли вероятность, что возродится традиция рок-клубов? Что даст молодым артистам такое объединение и не может ли это, наоборот, обострить борьбу за аудиторию?

Мне кажется, что взаимное сотворчество и здоровая творческая конкуренция, наоборот, хороша. Конечно, для кого-то это будет полезно. Но мне кажется, лучше уж пытаться всех настраивать на сотрудничество, и внутри пускай этот червячок конкуренции в каждом живет, и пускай мы боремся с этим червячком, чем наоборот, начинать всем говорить: «все конкуренты». Я предлагаю смотреть на это чуть более позитивно, и я думаю, что модель, когда люди вместе друг друга почитают, смотрят и радуются успехам друг друга — более правильная.

В каком городе сейчас мог бы появиться такой рок-клуб?

Да в любом. Это вопрос исключительно статистики, потому что это просто количество студентов и все. Вот есть, допустим, города с населением сто тысяч человек, триста тысяч человек, пятьсот, семьсот, миллион. У них всех есть как популяции в животном мире. Допустим, грубо говоря, если популяция такого размера — такие критерии, если популяция большего размера — у нее другие критерии. Поэтому в популяции большего размера больше находится особей, которые более творчески настроены. Мы же тоже особи, тоже животные в каком-то смысле, биологический вид на планете Земля. Поэтому мы этой статистике тоже подвержены, поэтому я бы не фантазировал излишне об особой роли Свердловска, Москвы или Питера — это просто большие города, в которых много студенчества, много вузов, много театров и так далее. И в Новосибирске это есть, и во Владивостоке это есть, ну и, собственно, города-миллионники — вот в них это и появилось.

Во времена старта «Агаты Кристи» вся молодежная субкультура развивалась вокруг музыки, рок-клубы были значимым общественным явлением. Не пропала ли эта идеологическая составляющая?

Пропала. Вот, допустим, ведь эти люди, — Ленинградский, например, или Московский рок-клуб, наши свердловские рокеры — мы заявляли о себе, что мы имеем право такими жить, и поэтому все кучковались. И противоборствующая модель была единой: советский человек — вот такой, а ты не такой. А сейчас все очень разнообразно, очень-очень-очень много всего, мы чуть-чуть рассыпаны. Поэтому сама идеология «я люблю рок» тогда была такой заметной, а сейчас получается «я люблю вот это» — «а я люблю вот это», и получается, что ценность этой любви вроде бы как уменьшается. Поэтому мне кажется, это повод покопаться внутри себя и по-настоящему понять, чем-то, что ты любишь, для тебя ценно. Тогда вокруг начнут собираться те люди, которые разделят твои ценности. Не знаю, может быть, мы как раз в свое время излишне уделяли внимание формальным каким-то вещам — сережкам, раскрасу, манере одежды. Мне кажется, сейчас время возвращения к каким-то идеям большим, и вот когда они начнут формулироваться в каждом из нас… Во мне тоже пока еще как-то нет, я понимаю, что нужно что-то другое, а что — пока еще не выразил сам для себя. Ну, когда выражу, — надеюсь, напишу что-нибудь гениальное.

Какую функцию сейчас выполняет рок-музыка и остался ли в ней изначальный протест?

Рок-музыка в сегодняшнем дне — это просто одна из форм современного искусства. А искусство всегда значимо. Скажем так, в том, что я вкладываю в понятие рок-культуры, может, пора поменять какое-то слово. Потому что очень много рок-музыки можно назвать вполне себе гламурной поп-рок-музыкой, которая в принципе коммерческая. Но то, что я называю роком, — это такие вот коренные вещи, когда ты слушаешь и открываешь что-то внутри. Это рок в театре, на сцене, в музыке, кинематографе — некая правда, которая перед тобой открывается и заставляет что-то переосмыслить в себе. Вот это — рок. Может быть, это слово устарело, и нужно что-то другое.

Я бы не сказал, что в роке было достаточно много протестности как таковой, потому что это был вызов с точки зрения конфликта поколений в большей степени, что все были таки в юбочках с завитушечками, а тут какие-то мальчики в кожанках появились — вот и конфликт.

И все-таки этот конфликт был, но во многом, как мы можем судить сегодня, рокеры были детьми того общества и разделяли его взгляды. Например, антивоенная тема — у многих даже совсем несистемных музыкантов она звучала…

Ну, вы понимаете, она сама по себе существовала, здесь музыка была сопровождением. Может быть, она в некоторых случаях была даже после этой тусовки, которая вокруг этого хиппи-движения была, но все-таки, это просто был тренд общества как таковой, поколения, которое изъяснялось языком музыки и кинематографа. Сегодняшнее поколение изъясняется языком ток-шоу, языком реалити-шоу, телевидения, каких-то там других вещей, просто технологии меняются. Где находится сфера восприятия человека, там это и происходит. Я согласен вот с чем — мне бы хотелось, чтобы музыке вернулось Give life back to music, недавно замечательный альбом записала группа Daft Punk, и вот я согласен — надо дать жизнь. Нужно всему давать жизнь, потому что это форма — куплет-припев, — а где-то, что меня трогает? Вот это нужно доставать во всех сферах искусства, и в том числе в рок-музыке.

А что вы можете сказать о «Нашествии», где партнером организаторов выступает Минобороны, разворачиваются выставки военной техники, а после выступления любимой группы можно было записаться на контрактную службу в армию?

Ну, если записываются… Мне сложно сказать. Понимаете, как бы мы ни хотели мира и ни хотели быть миролюбивыми, сегодняшний мир таков, что в нем идут войны, и нужно быть к ним готовым. И у нас страна сейчас находится в том периоде, когда мы вынуждены наращивать военные ресурсы. На самом деле, это все серьезно, мы вынуждены будем защищаться.

А подходит ли молодежный рок-фестиваль для того, чтобы наращивать эти ресурсы?

Для этого все подходит. Смотрите, есть тренды основные. Война во Вьетнаме была — было антивоенное движение. Нападки на Россию случились — возникает тренд патриотический. Это неспроста, и это искусственно не воспитать. Есть другое дыхание у общества самого, все остальное сверху находится. То есть жизнь как таковая, а все ее дальнейшие проявления — культура, искусство — ее отображают. Понятно, что мы как меломаны, фанаты прекрасного живем этой жизнью, но жизнь намного больше. Для того, чтобы мы сочиняли музыку и записывали, нужно, чтобы десятки тысяч людей работали на рудниках в Австралии, добывали что-то в Африке. Искусство — большая вещь и значимая, но оно идет все-таки вслед за другими волнами жизни, они почти биологические.

Вы несколько раз назвали себя и свой коллектив «трубадурами», а история с Семеном Лашкиным показала, что уличных музыкантов у нас не жалуют [музыканта группы Radio Kamerger привлекли к административной ответственности за то, что он играл на виолончели на улице — прим. ред.]. Теперь их хотят обязать заранее ставить властей в известность, где и когда они будут играть, приравняв их чуть ли не к торгашам. Как вы к этому относитесь?

Это ужасно, да. Конечно, это все очень глупо, прямолинейно и очень бестолково. Но я очень рад, что об этом начали говорить, что были слушания в общественной палате, потому что это, конечно, ненормально. Нам, как обществу, предстоит учиться еще многим вещам. Единственное, что я хотел бы всем музыкантам, которые выступают на площадях, сказать: нужно терпимее относиться к этому. Если милиционер подходит и говорит, что вы нарушаете, нужно без психа объяснить — ничего страшного, это просто музыка. То есть, чем больше мы оказываем сопротивления вот этим вещам… Мне кажется, что нужно воспитывать общество. Если ты чувствуешь себя «не таким», есть два варианта развития событий: либо ты будешь общество ненавидеть, потому что оно тебе претит, ты не такой в нем, либо ты начнешь сообщать обществу — смотрите, мы можем быть разными. Мне кажется, что это намного продуктивнее.

Продолжается ли работа над документальным фильмом о поездке вашей группы на Донбасс?

Мы сняли, но не ставили сверхзадачу какой-то месседж такой послать. В принципе, то, что мы видели в первый раз, оно и есть. Вторую часть мы сняли, а третью никак не смонтируем, но там все то же самое. То есть, в принципе, все сказано. Я просто хочу третью часть закончить песенкой про Донбасс, она у меня есть. Думаю, что в сентябре как раз начнем репетировать и ее запишем. А альбом я там буду представлять обязательно.