Пошлость и фальшь чужого взгляда на родное

На русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения. Отсутствие того или иного термина в словаре какого-нибудь народа не всегда означает отсутствие соответствующего понятия, однако мешает полноте и точности его понимания. Разнообразные оттенки явления, которое русские четко выражают словом «пошлость»…

Владимир Набоков.

Начнём с того, что мало кому интересно прочитать «правду» про жизнь классика. Но есть как минимум две недавно вышедшие биографии, которые обещают эту правду рассказать: «Жизнь Антона Чехова» Рейфилда и «Жизнь отдельного человека» Алевтины Кузичёвой. Две эти биографии дадут вам достаточно стереоскопическое зрение на «человека без селезёнки»… Строго говоря, их не помешает прочитать перед просмотром картины — прямо в метро по дороге к кинотеатру…

Но вернёмся к фильму, который кажется особенно трогательным, если смотреть его на французском языке… Собственно, ничего «особенного» в фильме вы не увидите, если он и будет интересен — то деталями, нюансами, пересказами — хорошо известных школьных сюжетов. Вообще взгляд на художника и «великого человека» — всегда дело особенное, если его любишь… До какой степени мы можем приближаться к кумиру, пока не начнём видеть дефекты кожи, несовершенство строения души, а часто отвратительные язвы — перламутр жемчужины гниющей в плоти устрицы, которая могла бы оказаться на столе рядом с бокалом шампанского — ах, пузырьки, радость чахоточных последних мгновений… До какой степени мы хотим знать последнюю правду? И есть ли она, эта «правда»? Особенно поданная в ресторанной и удобоваримой форме… Не тошнит ли от неё, господа? Особенно, когда её переешь? Может быть, лучше потанцуем польку? Выйдем в сад? Сыграем в бильярд? Выкурим сигару? Снимем японскую проститутку? Поострим?

Бытует широко известный анекдот, где Оксбриджский профессор сетует: «Отдайте нам вашего Чехова, он такой английский, а в ответ заберите этого невыносимо варварски русского Шекспира…» Соль анекдота довольно ясна. Главное не пересолить. Впрочем, в этом фильме Чехов предстаёт не сдержанно английским, а вполне себе в манере французской игры. Собственно, и фильм — французский. Вуаля.

Насколько вообще можно погрузиться в другую жизнь через биографию, это всё равно что рассказывать сон, вроде бы он рассказывается, но никакого отношения ко сну не имеет, но нужно же как-то понимать другого… Чужое счастье. Чужое горе. Чужого голоса полёт. Понятно, что мы увидим и привычные образцы жанра. Писатель «пишет». Читатели «читают». Собаки лают. Караван идёт. Говорят, что Чехов писал в шапочке от мигрени иногда… Но в фильм это не вошло. Но, разумеется, вошли «драматичные страницы». Например, история «Чайки», где куски жизни автора (вплоть до буквального текста) переплавляются в пьесу. Встреча с Толстым в Ясной Поляне, где поведение Толстого — эти маленькие несовпадения, значимые для русского уха, — интересны.

Есть в фильме и сжигание рукописей. Иногда условность кино кажется избыточной, но, может быть, так и надо рассказывать о невыразимом. Вот сцена с новыми сапогами на столе — писатель собирается на Сахалин. Тут нам покажут и будущую «смерть» в виде женщины в маске… Незамысловатый намек. Жизнь — как путешествие в смерть с некоторыми остановками для ужинов, обедов, завтраков, самоваров, черновиков и разговоров при луне. Будут в фильме и болеющие дети, малолетние проститутки, бритоголовые арестанты. Всё будет.

Забавно представление о жизни a la ruse. Например, если это интерьеры, то всегда картины на стенах. Визуально в фильме много статичных кадров… А музыкально фильм сделан на постоянной салонной музыке с обилием арпеджио. Есть в фильме и эротическая сцена за золотой решёткой кровати — решенная почти в духе эротических фильмов. Золотая кровать. Женщина курит из мундштука и пьёт шампанское под музыку. Убегает. Обнажённый писатель весело бежит за ней по лестнице. Разве что без крика «ух, догоню-ю-ю». Можно ли представить себе что-то подобное на фоне целомудренного советского прочтения Чехова? Да дело и не в целомудренности, а в том, что, может быть, это и есть «пошлость». … Впрочем, о том, как «употреблять японок» (пресловутое письмо Чехова, где фигурируют интимные подробности акта с проституткой), каждый решает сам…

До какой степени «фальшь» — ощутима в каждом кадре? Возможно, это просто «условность». Мы ведь знаем, что мы смотрим кино… Правда. Мы ведь знаем, как всё будет и как всё бывает. Ну что нам теперь осуждать медведей, балалайки и развесистую клюкву? Когда по пятам медленная смерть, которая делает всё тщетным и бессмысленным, но от того только более желанным. К тому же в фильме часто случается и «хороший тон», например, когда герой очень мало кашляет в первый раз, когда садится в карету, — это сделано на движение и почти незаметно, «спрятано». То есть он не кашляет прямо в камеру кровью…

В фильме часто фигурируют пейзажи и образы гор и «большого мира», который и останется, когда нас не будет. На этом фоне лучше понимаешь, как невыносимо прекрасна жизнь, с которой однажды нам предложат расстаться. И, возможно, даже без последнего глотка игристого… Финал картины сделан довольно тонко — герой пьёт шампанское и закуривает сигарету, как почти победитель — как радость жизни. Как ода радости. Как её поэзия. А морковка — это просто морковка. Как мы знаем из другого письма. Фильм вряд ли вызовет яростные споры. Но, может быть, это и есть его главное достоинство… Будет интересен курсисткам, студентам медицинских вузов и всем, кто когда-то соберётся умирать или путешествовать.