Тед Стоффер — хореограф, ставший известным в России после работы с Люком Персевалем над спектаклем «Макбет», который был с успехом показан в театре «Балтийский дом». Если посмотреть, как Тед работает, то это постоянное напряжённое творческое усилие. Дело не только в том, что немыслимо представить себе его опоздавшим на репетицию хотя бы на три минуты. Но его работа — постоянный творческий поиск, выход за границы «возможного» и «очевидного».

Иван Шилов ИА REGNUM
Пространство танца — пространство тела
event-map.ru
Спектакль «Макбет» Теда Стоффера в Балтийском театре

— Тед, прежде всего, спасибо за шанс поговорить… Как бы Вы сами себя представили?

(Тед предельно демократичен при всём уважительном отношении к собеседнику, и если бы в английском была возможна форма «ты», то он, разумеется, настоял бы на её использования в нашем разговоре, поскольку это лучше передаёт его. Однако, несмотря на неплохое знакомство с интервьюируемым и полунеформальный стиль беседы, я предпочёл сохранить «вы» как дань журналисткой этике.)

— Представил себя? Хм. Разве это не ваша работа? Хм. Меня зовут Тед Стоффер, мне 46 лет, я живущий в Бельгии хореограф, преподаватель и перформер. И я также невероятно счастлив! Я женат на замечательной женщине и у нас здоровый 15-месячный ребёнок, и я зарабатываю на жизнь, работая с творческими людьми. И я свободно могу путешествовать по миру, что, как мне кажется иногда, должно быть правом, доступным каждому…

Тед Стоффер

— Вы считаете себя скорее абстрактным «художником» или «хореографом», или кем-то ещё?

— Когда я был перформером, то думал о себе как о работающем с физикой тела художнике. Сейчас у меня множество разных «шляп», и я совсем не беспокоюсь об этикетках на них. Я это просто я.

— У Вас был опыт работы с русскими танцорами во время постановки «Макбета», что вы думаете о русских людях в терминах искусства?

— Я был невероятно счастлив найти профессиональных танцоров Буто в Санкт-Петербурге. Честно говоря, это было сложно — отобрать только девять требуемых участников. У меня была невероятная возможность работать с настолько вдохновляющими и творческими артистами. Для меня это было волшебное время. Невозможно говорить обо всех русских людях обобщая, так как я у меня был крохотный опыт пребывания в Петербурге, но для меня это было открытие: насколько сильно русские люди устремлены к искусству. Они понимают, что сложности и противоречия нашего существования могут быть лучше всего разрешены или поняты через необходимость искусства как посредника…

— Имеет ли для Вас значение разговор о «национальной ментальности», если вспомнить, что Ваша жена японская танцовщица, а сами Вы родились в международной семье…

— Да, мой отец был немцем, моя мать американкой, моя женя японка, моя золовка малайзийка, и я жил в шести разных странах… После этого опыта я нахожу вопрос национальной культурной идентичности важным. Без этого мы бы потеряли многие замечательные фольклорные танцы, музыку, книги, кулинарные традиции etc. Однако, я не верю в важность «национальной ментальности» per se. На самом деле, я думаю, что это может быть препятствием на пути к целостности. Есть всеобщие истины, и эти всеобщие истины куда как более важны, чем флаг, религия или сексуальная ориентация.

— Есть ли у Вас какие-то мысли о «национальности» и «танце»?

— Говоря о танце и национальности… Каждая культура использует танец разными способами. Танец — универсальный язык, и мне повезло, что я мог изучать, выступать и преподавать в нескольких странах. Я до сих пор в трепете от мощи невербальной коммуникации. Физическое выражение может дать форму чувствам, которые мы… не можем достигнуть напрямую. Это наше стремление и боль в попытках достичь целостности и умиротворения…

— Какого рода неисполненные профессиональные амбиции у Вас до сих пор есть?

— Я дал себе зарок много лет назад: не делать ничего, что я видел раньше, и не делать ничего, что я сам делал раньше… Это было проще двадцать лет назад, чем сейчас. Как следствие, моя хореография осуществлялась во множестве разных жанров. И до сих пор есть множество жанров, с которыми я никогда не работал, и множество вещей, которые должны быть сделаны. Но я стал менее амбициозен, чем раньше.

— У Вас есть какая-то «идея фикс» в вашей профессии?

— Я не пониманию вопроса.

— Какие-то недостижимые цели?

— Не уверен, что они недостижимы, но, возможно, что я даже ещё не начал к ним двигаться.

— У Вас есть какие-то комментарии по поводу такого клише, как связь между желанием, смертью и искусством?

— Я думаю, что желание и смерть абсолютно связаны с искусством. Без желания у нас бы ничего не было, ну и смерть — это великая метаморфоза… Даже жуткая фантазия — это всё-таки фантазия, а без фантазии мы хуже, чем мёртвые. Мы скучные.

— Особенно поскольку Вы заинтересованы в танце Буто, который часто выглядит (по крайней мере для массовой аудитории) довольно навязчиво обращённым к «тёмным» сторонам жизни.

— Я думаю, что Буто — это сердце моих художественных верований. Основания Буто строятся вокруг разрушения всех формальных контрактов между аудиторией и исполнителем. Никакой «эстетической» ценности. Мне повезло учиться у Ко Муробуши и даже пригласить его как индивидуального учителя и тренера, когда я работал над своим соло в 2004 году. Суть Буто в том, что ты не можешь копировать это. В некотором смысле это менее форма танца, чем выражения бытия. Что-то, что мы не можем выразить в словах, — наше внутренне отношение к бытию. Мне кажется, что это похоже на актёрскую игру. Хорошие актёры не играют. Они не иллюстрируют. Они просто есть.

— Могли бы Вы назвать некоторых самых важных преподавателей или даже студентов в Вашей жизни? Если они, конечно, есть.

— Лучшие учителя, которые у меня были, — были очень страстными учителями. Кстати говоря, у меня были отношения с двумя педагогами. Так что да, страстные педагоги хорошие… Думаю, что это ответ и на следующий вопрос… Преподавание — это реактивная форма искусства. Нет никакого смысла учить чему-то, что уже кому-то известно. Вызов здесь — понять, что люди не знают. Иногда я тоже не знаю, что они не знают… Это интересно. Я должен преподавать то, что я не знаю. Поэтому мы вместе исследуем эти неизвестные концепты и принципы. Поэтому я благодарен всем моим студентам, что они помогают мне исследовать моё знание и преподавательские возможности. И как побочный эффект, я думаю, что становлюсь лучшим исполнителем при этом.

— Было бы это любопытно, если бы поделились некоторыми «драматичными» историями обучения и преподавания?

— Драматические истории? Хм-м. Я часто получаю письма и имейлы от людей, которые говорят, что я поменял их способ смотреть на вещи, способ выражать себя. Для меня это очень драматично и трогательно. Забавная история? Я однажды преподавал в группе из 50 человек, которые были из примерно 10 разных стран. Большинство не говорило по-английски. Поэтому моё преподавание свелось к многочисленным показам, жестикуляции и использованию только двух слов: «bravo» и «no bravo». И это потрясающе, как мало нужно слов, чтобы передавать смысл. Говоря это, вспоминаю Флору Кайдани, моего преподавателя классического «русского» балета в Венгрии. Тогда она говорила только по-русски с одной английской фразой. Но я понимал всё, что она говорила. Она преподавала с такой любовью! Не любовью к нам, но любовью к той форме искусства, которая пронзает всё существо жизни. После года занятий она улыбнулась мне. Дважды за урок. В этот момент я понял, что я должен уйти. Конечно, до конца класса и в следующие дни я был уже невидим для неё… Так в середине курса обучения я ушёл из Национальной Балетной школы Будапешта и получил первое профессиональное приглашение в Европе.

— Есть ли у Вас какие-то главные «философские» концепты, которые помогают Вам описывать такую размытую вещь, как движение?

— Забавно, что это либо очень просто, либо очень сложно. Просто так: будь в состоянии игры, любопытства и Путешествия… Более сложно, это японский концепт «ма» или резонанс от действия, чувственное восприятие, упорство, субъективная объективность, выраженная неоднозначность, свобода внутри ограничений. Стройте ваш дом на пределах — всё может быть пределом. Не суди, воспринимайте себя серьёзно, но, прежде всего, имейте чувство юмора!

— Какой профессиональный язык Вы используете в процессе создания «хореографии»?

— Я главным образом пользуюсь вопросами. Такими как: «Что я вижу? Чего я не вижу? Затронут ли я? Удивлён ли? Есть ли здесь «ма»?

— Вы читаете что-то про танец?

— Сейчас я читаю «Расширенное тело» («Dilated body») театрального режиссёра Эудженио Барба.

— И, кстати говоря, что Вы вообще читаете?

— Сейчас сложно найти время, чтобы читать. Мой сын требует много времени. Я пытаюсь учить языки: голландский, французский, немецкий, японский, но если однажды теряешь усердие, то это очень сложно возобновить…

— Могли бы Вы поделиться какими-то моментами детства или юности, которые сделали Вас более творческим, чем Вы могли бы быть?

— Когда мне было 14, у меня было что-то вроде пробуждения «кундалини», когда я танцевал. В моём воображении, «очами души» я увидел, как энергия из солнечного сплетения распространяется через мои конечности и голову… Всё это под музыку и в окружении 20 молодых девушек в трико и колготках… И в этот момент это чувство стало более замечательным, чем просто быть единственным мужчиной среди 20 юных девушек в трико и колготках. Я захотел открывать больше про танец, про себя, про энергию… И у меня возник голод сохранять и приумножать это чувство.

— Как Вы знаете, у греков было специальная богиня Терпсихора, которая была главной для танцоров. Вы верите в бога?

— Я верю в самопознание, если это только не причиняет зла другим на этой планете, но помогает другим и самой планете. Я верю, что энергия не умирает. Умирают формы. Я верю в творчество и уважение…