Новая резня и кризис русско-турецких отношений

Восстание в Молдавии жестоко подавлено, оба княжества были разорены и опустошены. Последствием восстания для режима управления в княжествах было то, что на господарские престолы стали назначаться представители местных родов. Господарем Молдавии был назначен великий логофет Иоанн Стурдза, представитель местного боярского рода, правивший с 1822 по 1828 гг., господарем Валахии — Александр Гика, также правивший до начала русско-турецкой войны. На самом деле всем распоряжались турки. Когда Стурдза попытался протестовать против бесчинств в Яссах, турецкий начальник ответил: «Тоже мне великое дело, когда один-два человека убиты в столь большом городе».

При подавлении восстания в княжествах турки развязали репрессии против православного духовенства и православного населения. По турецким законам именно Константинопольский Патриарх Григорий V как глава православной общины — «рум-милет-баши» — отвечал за ее поведение. Имея значительный авторитет среди своих духовных чад, он неоднократно выступал в их защиту перед властями. Немедленно после начала восстания он предал его участников анафеме и призвал их сложить оружие перед благодетелем — Высокой Оттоманской Портой. Текст пастырского обращения был отправлен к митрополиту Валахии для обнародования, но попытка его зачтения с амвона закончилась провалом. Восстание, подавленное в Дунайских княжествах, вновь началось, но уже в континентальной Греции, в Морее, то есть на Пелопоннесском полуострове. Здесь ситуация в принципе отличалась от Валахии и Молдавии. Прежде всего, эта территория была населена преимущественно греками. Их национальное и религиозное противостояние с турками имело и имущественный подтекст. 40 тыс. турок, живших в это время на Пелопоннесе, владели 3 млн. стремматов [1] земли, годной для сельского хозяйства, а 360 тыс. греков принадлежало только 1,5 млн. стремматов такой земли. Главы греческих общин после начала волнений и первых жестких действий местных турецких властей на местах собрались у епископа Триполицы (совр. Триполис, Греция) Германия для того, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Узнав об этом, турецкие власти пригласили их на переговоры. Опасаясь того, что произойдет очередная «сеча кнезова» или того, что они будут взяты в заложники, участники совета предпочли начать восстание.

25 марта (6 апреля) 1821 г. брат Патриарха, епископ Триполицы поднял знамя с изображением креста и сам встал во главе восставших. Непосредственной реакцией на это стал погром в Константинополе. В Россию потянулись беженцы, в Одессу уже 31 марта (12 апреля) стали прибывать многочисленные корабли с греками, спасавшимися от преследований. Основой восстания стали отряды «клефтов» (разбойников) и «арматолов» (вооруженных людей). На территориях, которые контролировал Али-паша Янинский, их было немало. Их командиры — «капитаны» — были состоятельными и авторитетными в своей округе людьми, которые могли повести за собой своих воинов. Восстания вызвали страх, который начал перерастать в столкновения. Порта призвала мусульман к всеобщему вооружению, в специальном указе султана христиане обвинялись в подготовке всеобщего уничтожения его подданных, исповедовавших ислам. На улицах турецких городов появились толпы вооруженных и воинственных фанатиков. Обстановка в столице Османской империи была чрезвычайно сложной, даже в середине XIX века мусульмане составляли только 44% ее населения, процент же этнических турок был еще меньшим.

Страсти накалялись. Все началось с арестов православных митрополитов и архиепископов, потом власти перешли к поискам оружия у греков и вообще христианских подданных султана. Начались убийства греков, даже высокопоставленных чиновников. Великий драгоман Константин Мурузи был повешен толпой перед зданием правительства накануне переговоров, которые раис-эффенди собирался вести с папским интернунцием. В апреле толпа с янычарами во главе стала нападать на греческие деревни у побережья Мраморного моря. 8 тыс. янычар выжгли пригороды столицы по Босфору, толпы грабили и жгли церкви, нападению по дороге в храм подверглась жена британского посла. Более или менее безопасным было здание русского посольства, которое охраняла целая рота янычар. Многие христиане стали стекаться сюда, ища убежища под русским флагом.

Вскоре дело дошло до того, что 10(22) апреля 1821 г., в Пасхальное Воскресенье Григорий V был вызван в Порту, где подвергнут пыткам. После этого ему объявили о смертном приговоре. Патриарх вместе с 5 епископами был повешен на воротах своей резиденции в Фанаре. За расправой и последовавшим глумлением над телом патриарха в течение двух часов лично наблюдал великий визирь. Тело патриарха было передано еврейской общине для поругания и после длительного глумления утоплено в море. Под страхом смерти было запрещено пытаться предать их земле. Останки Патриарха вскоре всплыли и были обнаружены. По распоряжению Строганова они были освидетельствованы лично знавшими Святейшего людьми, после чего положены в гроб и тайком вывезены в Одессу на бригантине «Св. Спиридион» с греческим экипажем с Ионических островов, ходившей под британским флагом. 19(31) июня тело Патриарха было торжественно предано земле в Одессе. На похороны русской казной было выделено 4.540 рублей.

Вслед за казнью Григория V последовал ряд погромов православных церквей и убийств иерархов и священников по всей территории Порты. Это было нечто, напоминавшее современникам Варфоломеевскую ночь, только в больших масштабах. Повсюду в Турции шли убийства богатых и влиятельных христиан и их духовных пастырей. Репрессии поощряли доносы и изъятие собственности казненных. Поскольку доносчик получал долю, желающих доносить было немало. Толпа быстро перешла к погромам и убийству христиан. Пострадали русские торговые суда, находившиеся тогда в гавани Константинополя и несколько русских матросов. С огромным трудом янычарами была спасена сербская делегация, приехавшая на переговоры — депутатов отконвоировали в дворец, где они почти 4,5 года прожили на положении почетных пленников.

Меттерних, еще находясь в Лайбахе, отметил следующее: «Усложнения, которые могут возникнуть на Востоке, не поддаются никакому расчету. Быть может, это пустяки; там, по ту сторону наших восточных границ, триста или четыреста тысяч человек повешенных, зарезанных, посаженных на кол не считается ни во что!» Далеко не все могли подняться до столь высокого уровня понимания тонкостей европейской политики. Резня и отвратительное зрелище публичного глумления над телами жертв посреди турецкой столицы вызвали протест Строганова, который он высказал своему монарху. Русский дипломат с трудом сдерживал себя и явно не хотел сдерживаться старыми инструкциями. Он торопил Петербург с ответом. «До сих пор, — писал он 15(27) апреля Нессельроде, — я действовал только как христианин. Прикажите мне говорить от имени императора, укажите, в каких именно выражениях я должен исполнить это, свяжите меня, если возможно, по рукам и ногам, чтобы я не сказать более, чем следует».

22 мая (3 июня) Строганов вручил великому визирю ноту с протестом против жестокостей в отношении греков и планов их переселения, так как восстания в княжествах «больше не существует». Это внушение не привело ни к каким результатам. Ответ был демонстративно унизительным: отказываясь идти на уступки, визирь как бы подталкивал русского монарха к действиям, которых тот хотел избежать. Первоначальная позиция Александра I была недвусмысленной: «Если мы ответим туркам войной, парижский главный комитет (имеются в виду революционеры и масоны — А.О.) восторжествует, и ни одно правительство не останется на ногах. Я не намерен давать простор врагам порядка. Во что бы то ни стало надо найти средства устранить войну с Турцией». Эта позиция не была безграничной или безусловной — император не мог не реагировать на насилие против тех, кому традиционно покровительствовала Россия.

Между тем, в результате резни в столице Турции восстание стало быстро расширяться, охватив не только Пелопоннес, но и значительную часть островов Греческого архипелага. Крупным центром, откуда исходила поддержка повстанцев, были Ионические острова. В период континентальной блокады и при правлении Али-паши Янинского, стремившегося создать собственный флот, резко возросло количество судов, принадлежавших греческим купцам. Торговля и контрабанда в пользу той или иной стороны приносили немалый доход, для защиты от блокады и алжирских пиратов на них разрешалось устанавливать орудия. К 1813 г. греки владели 615 судами, общий тоннаж которых достигал 153.580 тонн, имевшими на вооружении 5.878 орудий разного калибра. Существовали и более скромные оценки этих сил — 206 судов, 4 тыс. пушек и 15 тыс. моряков.

Важно было другое. Восстание с самого начала получило флот, не имевший центрального командования, не отличавшийся высокой дисциплиной, но тем не менее активно действовавший против турецкого судоходства у Дарданелл. Турки закрыли Проливы для русских кораблей, значительная часть экипажей которых состояла из русских греков. Еще перед восстанием турецкие власти жаловались на то, что русское посольство слишком активно выдаёт патенты на русский торговый флаг грекам — турецким подданным. Теперь турки перестали с этим мириться. Султан опасался того, что под русским флагом будет провозиться военная контрабанда. С начала XIX века Одесса быстро развивалась. В 1796 г. здесь было всего 2.349 жителей, в 1803 г. — 7−8 тыс. чел. в 400 домах, в 1809 г. — 9 тыс. В этом году объем ввоза в город составил всего 719.982 рубля, вывоза через него — 1.534.114 рублей. В 1813 году в Одессе жило уже 35 тыс. жителей в 2600 домах и оборот ее торговли составлял около 25 млн. рублей (оборот всех портов Черного и Азовского морей — 45 млн. рублей). Эти цифры неизменно росли. Город развивался за счет торговли пшеницей. После окончания войн показатели внешней торговли начали неуклонно расти.

«Торговлю сию составляет пшеница, пшеница и пшеница, — писал в урожайном октябре 1816 г. путешественник. — Повсюду ее видишь: под многими домами в Одессе сделаны магазейны [2], которые наполнены пшеницею; там ссыпают ее в магазейны; в другом месте перемещают или грохотят [3]; здесь накладывают в мешки и отправляют в гавань. Сверх того большая площадь вся заставлена фурами, и беспрестанно видишь новые обозы приходящие в город». За 1816 г. доходы от вывоза зерна из Империи составили 100 млн. рублей серебром. В марте 1817 г. на рейде Одессы другой путешественник застал 48 судов с 1,5 тыс. четвертей зерна в каждом. Учитывая, что стоимость четверти составляла тогда 45 рублей серебром, это означало, что в марте, до сбора урожая 1817 г. отпуск зерна из Одессы составил 3.240.000 рублей. Перспективы казались блестящими.

В 1814 г. экспорт из Одессы составил 7.220.306 руб.(из них пшеницы — на 4.757.175 руб.), импорт — 4.886.000 руб.; в 1815 г. показатели экспорта составили 14 и 11 млн. руб., импорта — 4.136.000 руб.; в 1816 г. — 37.717.855 руб. (из них пшеницы — на 33 млн. руб.); в 1817 г. — 41.936.000 руб. (пшеницы — на 38.298.000 руб.), ввоз на 20 млн. руб., включая ввоз золотых монет в расплату за пшеницу на сумму 15.695.144 руб.[4] Город процветал, самым благотворным образом на его развитии сказалось введение режима порто-франко. При попутном ветре торговое судно доходило из Одессы до Константинополя менее, чем за 2 суток. В город приходили суда под самыми разными флагами. Теперь все изменилось. Закрытие Проливов немедленно отозвалось на русском хлебном экспорте. В 1821 г. его показатели понизились на 30% по отношению к 1820 г., в 1822 г. — на 47%. Если в 1819 г. из Одессы вышло 631 груженых кораблей, 299 из которых — под русским флагом, в 1820 г. — 592 корабля, 261 под русским флагом, то в 1821 г. уже 592 корабля, из которых только 52 русских.

В 1821 г. новости о резне в Турции вызвали сильнейшее раздражение в русском обществе. Александр I получил известие о том, что произошло в Константинополе 1(13) мая 1821, в день, когда он покинул Лайбах. По возвращению в Россию он нашел страну, высшие классы которой почти единодушно были настроены в пользу выступления на стороне греков. По его собственному признанию, «из всех русских он один противился войне с турками». Россия не могла спокойно следить за этими действиями османов, нарушавшими ее торговые интересы, ставившими под угрозу ее авторитет на Балканах. Статья 7 Кючюк-Кайнарджийского трактата, условия которого были подтверждены Ясским и Бухарестким договорами, ясно гласила: «Блистательная Порта обещает твердую защиту Христианскому закону и церквам оного…» Статья 11 того же договора гарантировала свободное торговое судоходство по Проливам и на Дунае.

Обе статьи открыто нарушались. Граф Каподистрия, вернувшись из Лайбаха в Петербург, неоднократно, но безуспешно пытался убедить императора в необходимости решительно поддержать греков. Их борьба продолжилась в июне 1821 г. на полуострове Пелопоннес, где ее возглавил Дмитрий Ипсиланти. События в Константинополе повлияли на императора сильнейшим образом. Нессельроде разослал русским дипломатам за рубежом официальную оценку случившегося: «Тело одного из первых пастырей греческой церкви на Востоке подверглось самому чудовищному поруганию. Сам символ веры втоптан в грязь, большая часть церквей разрушена…» Русский нейтралитет был истолкован турками как санкция на любые действия. Между тем именно они и не были приемлемы для России. Террор против христианского населения продолжился, под угрозой оказалось и посольство России в Константинополе, под вопрос была поставлена и безопасность посланника. «Кровь христианская льется повсюду, — докладывал из Константинополя Строганов, ‑ и невинный лишается жизни в видах отмщения некоторым виновным. Покровительственное вмешательство в дела княжеств, признанное за Россией трактатами, допущено, правда, по форме, но совершенно отстранено на деле. Я здесь игрушка коварной медленности Порты, меня занимают пустыми переговорами, тогда как войска оттоманские действуют и предаются неистовствам». Действия турецких властей способствовали лишь углублению кризиса.

«Вообразив, что Россия не осмелится (подч. авт. — А.О.) воевать с нею, — докладывал 28 мая (9 июня) Строганов, — Порта принимает все наши демарши за чисто показные, веря, что мы раздуваем втайне пламя мятежа, который, быть может, сами и разожгли».

Протесты русского дипломата против резни, по его словам, провоцировали дальнейшее развитие насилия. Любая новость, связанная с малейшим проявления сочувствия грекам, вызывала только раздражение у турок, знавших о финансовой поддержке, оказанной Ипсиланти русскими подданными — греками, и подозревавшими, что это было сделано с санкции властей.

«Наконец, — продолжал в том же донесении Строганов, — здесь распространился слух о неожиданном перевозе останков патриарха Григория в Одессу и о предстоящем воздаянии ему последних почестей, что привело Порту в настоящую ярость. На меня возлагают вину за все приведенные выше факты, а особенно, хоть и втихомолку, за последнее. Я же до сих пор упрекаю себя в том, что не потребовал со всей решительностью выдачи праха этого досточтимого архиерея; пусть бы мне отказали тысячу раз, но я бы выразил тогда негодование, охватившее весь христианский мир при вести о гибели патриарха. Когда кровь наших невинных братьев льется повсюду и когда, мстя немногим виновным, истребляют невинных, то как терзает это душу нашего Августейшего Государя! Решительные заявления России заставили ту длань, что взялась за меч, обронить его и, насколько возможно, задержали взрыв всеобщего возмущения. За это благодеяние нам отплатили умножением жестокостей и преступлений. Возможностей защищать греков становится все меньше, а кровь течет все обильнее, чем когда-либо прежде».

На территории Османской империи вообще и в ее столице, в частности, продолжились нападения на русских подданных — купцов, матросов и т.д.

«Порта, видимо, бросает вызов России, — завершал свое донесение Строганов, ‑ и теперь ответ за Его Величеством Императором. Я ожидаю Его Высочайших решений, будучи не в силах предугадать, в каком положении я окажусь, когда их получу. Предвидеть ход событий стало невозможно, так как слепая ненависть и иностранное давление делают непостижимым поведение оттоманского министерства. В последнее время инструкции, казавшиеся мне достаточными к моменту отправки моих донесений, устаревали при отправке последующих депеш. Поскольку я прервал свои обычные сношения с турецким правительством, то в случае новых правонарушений или оскорблений мне остается лишь сесть на корабль и отплыть в Одессу».

Миролюбие России привело ее в тупик, за которым можно было потерять и престиж, и завоеванные ранее права. Оно было настолько неверно истолковано окружением султана, что от Петербурга продолжали настоятельно требовать выдачи беженцев-греков. Абсурдность этого требования была очевидна даже Меттерниху. Близкий к Александру I начальник штаба 2-й армии ген.-ад. П.Д. Киселев 5(17) июня 1821 г. скептически заметил: «Кажется, без штыков не обойтись. Турки снисхождение правительства принимают как последствие ослабления способов государства нашего и делают в отношении к нам много непозволительного. С варварами страх лишь силен; великодушие мало им известно». В штабе 2-й армии начался сбор информации по Европейской Турции, аналитическую работу возглавил все тот же Киселев.

6(18) июля 1821 г. Строганову была отправлена нота, которую он должен был представить султану. Это был русский ультиматум. Его текст свидетельствовал о том, что чаша терпения Петербурга переполнилась:

«…еще никогда в Турции не обрекалась на смертную казнь без суда целая нация, а христианская религия не подвергалась столь чудовищным преследованиям. Беспримерной по жестокости была расправа над патриархом восточной церкви, учиненная на месте отправления им своих священных обязанности в день, празднуемый всеми христианами, хотя этот высокочтимый пастырь незадолго до того изъявлял турецкому правительству свою полнейшую покорность и лояльность. Европе не приходилось доныне так скорбеть, видя, как все духовные и светские представители христианского народа и даже те из них, кто оказал неоценимые услуги Блистательной Порте, гибнут от руки палача, их трупы предаются поруганию, их семьи вынуждены покидать несчастный край, их собственность отдана на поток и поругание. Она не видела, особенно за последние четыре века, чтобы культу Христа объявляли войну посредством убиения священнослужителей, разрушения храмов, надругательств над символом святой христианской веры».

Ультиматум требовал обеспечить свободу отправления христианского обряда, защитить церкви, восстановить нормальный режим управления Дунайскими княжествами, то есть вывести оттуда турецкие войска. Для ответа дивану было предоставлено 8 дней. Нота предупреждала:

«Императору не оставалось ничего более, как немедленно сообщить Высокой Порте, что она поставляет себя во враждебное положение к христианскому миру; что она оправдывает сопротивление греков, поставленных ею в необходимость сражаться для избежания явной гибели, и что самый характер этой борьбы налагает на Россию долг предложить убежище угнетенным, а равно, вместе со всеми христианскими державами, оказать Греции покровительство и помощь, потому что Государь не может предать своих единоверцев на произвол слепого изуверства».

14(26) июля Строганов вручил Порте ноту, предупредив, что в случае, если ответ не будет дан в указанные 8 дней, он немедленно покинет Турцию вместе с членами русской миссии. Вновь остро стал вопрос о безопасности русского посольства.

Ультиматум апеллировал к европейскому единству, в котором Александр I не был еще полностью уверен. Петербург обратился за поддержкой в Берлин, Вену, Париж, и Лондон. Реакция последних трех была особенно важна, так как Пруссия в это время не вела активной политики на Востоке. 3 июля последовала австрийская нота, в которой султану было указано на «опаснейшие затруднения, которые приносит самой Порте политика истребления греческого населения», одновременно особо было указано на необходимость обеспечения безопасности жизни Строганова. Ни о какой прямой поддержке требований России со стороны Франца I речи не было. Австрия хотела прекращения резни, так как опасалась ее последствий на международной арене. В более определенных выражениях Россию поддержала и Франция. Кроме того, Людовик XVIII отправил личное письмо султану, в котором предупреждал относительно Строганова, что «…любое насилие над его личностью не оставит безучастной ни одну из держав». Лондон предпочел воздержаться от немедленной реакции. «Вся Англия кажется турецкой в своей ненависти к России», — писал в эти дни французский дипломат Ф.Р. Шатобриан. Твердого единства Европа не проявила.

14(26) июля раис-эфенди дал устный ответ на ноту, состоявший из 5 пунктов:

1) Порта торжественно отклоняла от себя обвинение в преследовании греков и других христиан за веру;

2) патриарх был казнен не как глава восточного христианства, а как изменник, поругание его тела было совершено чернью без ведома правительства;

3) вслед за восстановлением спокойствия немедленно будет приступлено к восстановлению разгромленных чернью храмов;

4) Порта всегда старалась отличать виновных от невинных, она никогда не следовала системе истребления;

5) по очищении Дунайских княжеств от мятежников турецкие войска, введенные туда по просьбе… барона Г.А. Строганова (!!!), будут возвращены назад.

Очевидность этой лжи могла сравниться лишь с ее оригинальностью. Вечером того же дня было обещано прислать и письменный отзыв, но Строганов отказался принимать его и объявил о разрыве дипломатических отношений с Турцией. На просьбы английского и австрийского послов принять турецкую ноту также последовал отказ и 29 июля (10 августа) русская миссия отплыла из Константинополя в Одессу.

Ультиматуму предшествовали и меры военного характера. Весной 1821 г. в Белоруссию был передислоцирован гвардейский корпус, который оставался до мая следующего года — император хотел иметь гвардию поближе к западным границам. Усилена была и 2-я армия, в Бессарабию был переведен один пехотный корпус, что резко повлияло на поведение турок в княжествах — они начали выводить свои войска оттуда. В июле 1821 г. генерал-адъютант И.И. Дибич представил императору проект действий против Турции, предполагавший быстрое решение проблемы: «Нынешняя война против турок, по моему мнению, — писал он, требует самых решительных и быстрых действий, кои дали бы нам средства овладеть Царьградом прежде всякой другой державы. Сколько же я уверен, что возмущение греков может служить в последствии вспомогательным орудием, но не должно входить в соображение при составлении плана военных действий». Главными задачами, которые следовало решить при планировании военных действий Дибич считал обеспечение снабжения, сохранение здоровья войск, успокоение жителей страны при занятии ее русскими войсками и устройство приверженного России населения.

Дибич предлагал сделать все возможное, чтобы избежать одновременной войны с Турцией и Персией и обеспечить выделение значительной части Черноморского флота для действий у берегов Балканского полуострова, который он предложил выделить в качестве основного театра военных действий. Военные действия должны были протекать в несколько этапов в течение 2 лет — 1822 и 1823 гг.: форсирование Дуная, блокада и по возможности взятие турецких крепостей, переход через Балканы, движение к Адрианополю, где ожидалось генеральное сражение и создание угрозы Константинополю. Кавказский корпус должен был поставить под контроль Армению, что подразумевало взятие Эрзерума, и далее выделить часть своих войск для действий в направлении Трапезонда. Принять эти предложения или подтвердить политический демарш не только сбором и сосредоточением войск, но и немедленными действиями, Александр I не решился. Положение России было весьма сложным. В начале 20-х гг. XIX века русская казна была почти банкротом. Значительную часть общего дохода государства составляла эмиссия. В результате курс бумажных денег был стабильно низким, ассигнационный долг равнялся 595 млн. рублям, возможность внешних займов на приемлемых условиях исключалась. Единственно возможным выходом было сокращение государственных расходов, значительную часть которых по-прежнему составляло содержание армии:

Кроме того, Петербург отнюдь не был уверен в том, что его действия в Турции не вызовут отрицательной реакции со стороны Австрии, Англии и Франции. 11 июня Александр I обратился к австрийскому императору с письмом, в котором утверждал, что кризис имеет только два исхода: или полное уничтожение греков, или поражение турок. И в том, и в другом случае для европейской политики возникнут затруднения. Не вдаваясь в рассмотрение причин, вызвавших восстание, Александр задал Францу I вопрос: «Разве Россия может равнодушно смотреть на то, что полному истреблению, без различия между невинными и виновными, предают единоверный народ, поставленный торжественными трактатами под ее покровительство?» Однако положительного ответа на него так и не последовало.

Зато 15(27) июня великий визирь обратился к Нессельроде с письмом, которое содержало не принятый Строгановым текст ответа на русский ультиматум. Кроме того, из столицы Турции пришли жалобы на русского посла, заверения в искренности желания сохранить дружеские отношения с Россией и требования выдать бунтовщиков, ушедших на русскую и австрийскую территории. В качестве уступки было обещано, но без определенных обязательств, вверить управление Дунайскими княжествами местным уроженцам. В Вене эти требования и предложения ложились на благодатную почву. Позиция Меттерниха в греческом вопросе не изменилась. «Всякая поддержка, оказанная делу, — писал он 24 августа 1821 г., — известному под названием греческого, пока оно будет держаться на той шаткой почве, на которую поставили бунтовщики греческое дело, послужит началом для непреодолимых бедствий». Такую же позицию занял и Лондон.

Для усиления разлада среди европейских держав султан издал фирман, предписывающий всем чиновникам оказывать защиту всем грекам, не принимавшим участия в восстании, и отменил запрет на проход через Проливы судов с хлебом. Патриархи получили распоряжение призвать паству к покорности правительству. Эти действия немедленно были истолкованы в пользу Турции Австрией и Англией, призвавшими к применению принципа невмешательства. В то же время Петербург пытался доказать свою готовность действовать вместе с другими европейскими странами в деле защиты жизни и собственности христианских подданных султана. 29 августа (10 сентября) 1821 г. Александр I обратился к членам Священного Союза со следующим призывом: «Делайте все, что в ваших силах, общим советом или отдельно, для возвращения турок в границы справедливости и разума. Если ваши старания будут тщетны, соединитесь с нами для освобождения Востока от двойного зла, его отягощающего: от зла турок и зла революции»

Восстание продолжалось, кличем и практикой повстанцев стало «Смерть туркам!» Насилие становилось ежедневной практикой, в том числе, и потому, что его буквально провоцировали действия султанского правительства и местных пашей. Трагические события произошли на острове Кипр. Турецкий правитель Кучук-Мехмет приказал янычарам приступить к разоружению греков. Разумеется, это разоружение сопровождалось и злоупотреблениями властью. Архиепископ Киприанос призвал паству к спокойствию. Это не помогло. Турки взяли в заложники 489 уважаемых членов христианской общины — самого архиепископа, 3 епископов, настоятелей монастырей, наиболее уважаемых народом священников и членов общины. Тем временем в Акку был послан приказ направить на остров войска. 3 мая на 1821 г. Крите высадилось 4 тыс. солдат паши Абдуллы, которые немедленно начали резню. В ходу многочисленных убийств были казнены и заложники во главе с архиепископом.

Греческое население не поддержало восставших и, тем не менее, подверглось массовому насилию, от которого не спасал даже вынужденный переход в ислам. При этом на содержание турецких войск на острове был введен особый налог — христиане были вынуждены продавать церковное серебро — его с охотой покупали подданные европейских держав. Со своей стороны греческое правительство и церковь приступили к практике защиты турок на контролируемой повстанцами территории — все захваченные турки были объявлены военнопленными, за убийство которых было введено суровое наказание.

12(24) сентября 1821 г. император отправился в Витебск, в окрестностях которого были назначены маневры Гвардейского корпуса, закончившиеся 19 сентября (1 октября). 13(25) сентября великому визирю была отправлена разъяснительная записка в ответ на его письма к Нессельроде от 15(27) июня и 18(30) июля. Предложения Турции, по мнению Петербурга, не свидетельствовали о желании турецких властей прекратить репрессии против греков и жителей Дунайских княжеств. Нессельроде категорически отказался выдать беженцев или принять обвинения в адрес Строганова, так как он действовал в соответствии с инструкциями. Все требования русской ноты от 6(18) июля были оставлены в силе. По словам русского дипломата, его монарх не сомневался, что позиция России и ее дальнейшие действия будут поддержаны его союзниками.

Эта уверенность плохо соответствовала действительности. Меттерних отвечал Александру увещеваниями, из которых было ясно, какое зло было для него первично. «Брешь, пробитая в системе европейского монархического союза войной с турками, — писал он 18(30) ноября, — явилась бы брешью, через которую ускоренным шагом вторглась бы революция. Судьба цивилизации находится ныне в мыслях и руках Вашего Императорского Величества. Едва ли Вы можете допустить хоть малейшее сомнение в том, что в одном осознании этого факта я почерпаю главный залог моего спокойствия, мои самые прочные надежды и необходимую энергию для того, чтобы, насколько эта задача лежит на мне, поддержать принцип добра против принципа зла и принцип здравого смысла против торжества заблуждений». Из этого многословия (да и без него) следовало, что на поддержку Вены Петербург полагаться не мог ни при каких условиях. Категорически протестовал против возможного углубления русско-турецкого дипломатического конфликта и Лондон.

11(23) октября 1821 г. Каподистрия подал императору записку, в которой изложил свое видение происходившего на Балканах:

«Преступные личности скомпрометировали греческую нацию, преследуя двойную цель: обратить на нее кровавую месть турок и тем самым вынудить Россию встать на ее защиту, а следовательно объявить войну Порте. Россия осуждала и всегда будет осуждать людей, виновных в этих бедствиях. Она сожалеет о несчастьях, обрушившихся на ее единоверцев. И если она не выступила в их защиту, ограничившись разрывом отношений с Портой, то лишь потому, что сделать больше означало бы начать войну, а воевать, не убедившись сначала в том, что никакими другими средствами нельзя заставить турок вернуться к политике умеренности, значило бы способствовать осуществлению намерений революционеров».

Вопрос о готовности к войне имел и очевидный международный контекст, потому что и Австрия, и Англия были не прочь выступить в качестве посредников между Россией и Турцией.

Александру I не были нужны посредники, в искренности которых он имел основания сомневаться. Между тем условия России в этот момент были весьма скромными. Русская дипломатия заявляла, что в случае, если турецкие войска покинут Дунайские княжества и там прекратятся убийства и преследования христиан, а также будут восстановлены права России, основанные на международных договорах, то вопрос о столкновении с Турцией будет снят с повестки дня. Турки публично заявляли о готовности вывести войска из княжеств и постоянно увеличивали их, резня и грабеж местного населения продолжались. Русская программа имела все же определенный шанс на успех, так как император рассчитывал на поддержку Франции, однако в декабре 1821 г. сторонник сближения с Россией — герцог Ришелье — вынужден был подать в отставку. Надежды на единую позицию Европы не оправдались, и русский МИД снова и снова вынужден был объяснять свою позицию в греческом вопросе.

«Никогда, — заявлял Нессельроде в своей депеше от 27 ноября (9 декабря) 1821 г., — Государь не будет сражаться за исключительную пользу России, но для блага всех, и находясь среди своей армии, он всегда будет действовать так, как будто он окружен представителями Австрии, Франции, Великобритании и Пруссии. Эта декларация выражает истину, которую Государь не перестает повторять своим союзникам, потому что она доказывает, насколько глубоко, постоянно и искренне уважение, питаемое им к союзу, охраняющему судьбы Европы». Однако в искренность этих слов в Англии не поверили. От общих с Россией действий Великобритания отказалась, ссылаясь на то, что не имела с общих с ней прав. На самом деле Кэслри полностью поддерживал султана и в письмах к Александру I подчеркивал, что попытки навести порядок в Османской империи путем вмешательства извне могут привести к усилению революционного движения в Европе. В результате император вынужден был ограничиться дипломатическими протестами, призывами к союзникам по Пятерному союзу поддержать их, и финансовой поддержкой беженцев, укрывавшихся от преследований на территории России. Для выкупа обращенных в рабов греков была собрана сумма в 700 тыс. рублей (500 тыс. из частных пожертвований, 200 тыс. — из средств императора).

Восстание в Дунайских княжествах было подавлено, но проблемы русской политики на восточном направлении только начинались.

[1] Стремма — местная единица измерения площади, равная 1000 кв. метров.

[2] Магазейн — провиантсткий склад

[3] Те есть просеивают через грохот — решета

[4] Все цифры даны в ассигнационных рублях.