Старое школьное фото

С 2017 года Министерство образования РФ планирует ввести повсеместное совместное обучение детей с особенностями развития и детей обычных — в средних школах. Готово ли российское общество к инклюзивному образованию, или это просто очередная статья экономии бюджета?

Совместное обучение — удачный эксперимент или массовая потребность?

Уже несколько лет активно разрабатывают новые стандарты (читай, законы) для совместного обучения детей с проблемами по здоровью и без оных. Процесс «слияния» пока не касается лишь детей с девиантным поведением, которые все же будут помещены в специализированные учебные заведения, находящиеся в ведении Минздрава.

Для всех остальных детей-инвалидов готовят специальных тьюторов, которые будут помогать преодолевать сложности общеобразовательной школьной программы, или же — разрабатывать индивидуальную, вести дневник наблюдений за их поведением, усвоением материала, обращать внимание на их самочувствие, и в случае необходимости вызывать врача или медсестру.

Заметим, что несколько подобных школ уже есть в Москве и в других регионах. Они действуют успешно, так как укомплектованы необходимым оборудованием и специалистами, в том числе, и медицинскими кадрами. Но школы эти — именно образцовые экспериментальные площадки.

Например, московская «Школа № 1465 им. адмирала Кузнецова», которая успешно осуществляет инклюзивное обучение детей с аутизмом и даже проводит для учителей и родителей специальную образовательную программу «Включи меня!». Отзывы родителей о ней самые лучшие. Детский сад № 1365 Юго-Восточного округа Москвы проводит работу со слабослышащими детьми в четырех коррекционных группах и в то же время имеет восемь обычных групп. Дети общаются друг с другом на прогулках и утренниках. Наиболее «продвинутые» слабослышащие дети переводятся в обычные, где довольно быстро развиваются и адаптируются среди сверстников. Это — пример успешного инклюзивного дошкольного образования.

Увы, в общеобразовательных школах постоянных врачей и медсестер нет уже несколько лет: их «оптимизировали». Одна медсестра или врач курируют сразу несколько школ, в каждой проводят по несколько часов и подчиняются заведующим поликлиниками.

А теперь вспомним недавний вопиющий случай, когда первоклассницу одной из московских школ Асю Акатьеву с недавно диагностированным инсулинзависимым диабетом послали самой себе делать укол в школьный туалет, а заодно и измерить сахар, и вычислить дозу инсулина… Девочка должна была делать укол тайно, дабы не травмировать видом шприца «среднестатистических» учеников. Их должны повсеместно приучать к гуманизму только с 2017 года. В медицинский кабинет, специально предназначенный для медицинских процедур, её не пустили. Медсестра и учительница боялись неправильно замерить сахар и вызвать осложнения. Позицию изменили лишь после скандала, в котором участвовали СМИ и возмущенная общественность. Девочка в данный момент проходит очередное медицинское обследование в больнице и в эту школу возвращаться не собирается. То есть, школа оказалась не подготовлена даже к такой лёгкой форме отличия ребенка от других, как сахарный диабет.

В истории, заметим, были задействованы и взрослые: учительница начальных классов и приходящая медсестра, а также дама-администратор, не пускавшая в школу мать ребёнка. Чёрствая учительница подчинялась должностной инструкции, администратор — собственному пониманию приказов директора школы. И никто из трех дам — не служил здравому смыслу или хотя бы элементарной жалости к ребёнку, у которого не было никаких проблем с речью или адаптацией к окружающей обстановке.

А если таковые имеются, сколько курсов надо закончить учителям и медсестрам, чтобы квалифицированно оказать помощь прямо в учебном заведении? Это можно сделать, например при гипогликемии — резком падении содержания сахара в крови. Но известно ли об этом учителям? Стоит ли надеяться, что большинство преподающих в обычных школах обучатся этому за ближайший — 2016 год?

Тьюторы и школьные учителя в роли многостаночников

По данным уполномоченного по правам человека по Москве Татьяны Потяевой, только в столице проживает 1 млн. 200 тысяч людей с инвалидностью. Из них — 40 тысяч — молодых, которые нуждаются и в качественном образовании, и в получении достойной работы, и в реабилитации, и в специальных технических средствах для обеспечения комфортного существования инвалидов в городской среде.

— Детей-инвалидов в Москве чуть больше 35 тысяч, — поясняет Татьяна Потяева. — И чем раньше мы вмешаемся в детскую инвалидность, тем лучше. На сегодняшний день у нас открыто отделение раннего вмешательства в реабилитационном центре Людмилы Швецовой. Там проходят реабилитацию всего-навсего 15 детей. В этом же центре открыто детское отделение на 35 пациентов. На 60 мест открыто отделение для реабилитации 60 молодых инвалидов. Всего в городе 8 реабилитационных центров. Два открылись в последние 2 года и оснащены самым современным оборудованием, которое помогает решить проблему инвалидности.

Количество таких реабилитационных центров со временем планируют увеличить, но пока даже материальной базы столицы явно маловато для поголовного перехода школ на инклюзивное обучение.

По новым стандартам, рядом с проблемными детьми в классах должны находиться специально выученные тьюторы (наставники). Им полагаются повышенные ставки в зависимости от заболеваний, которые они будут курировать по долгу службы. Они же, по мнению министерства образования, должны помогать и обычным ученикам, у которых по каким-то причинам не усваивается школьная программа. Прекрасная идея уже воплощена в экспериментальных школах и детских садах.

Обеспечит ли Минобразования ставками для тьюторов все школы, где будут введены инклюзивные и коррекционные классы, — большой вопрос. Запрос на такие ставки должен делать директор школы, если понимает их необходимость. А если не понимает — и учителя в ней традиционно занимают несколько ставок? Тогда и тьюторов не будет, и учителям будет не до индивидуальных программ и подходов.

К тому же школам придется серьезно подумать над тем, какими показателями теперь будут измеряться их достижения. Количеством сдавших ЕГЭ, поступивших в вузы, победивших на олимпиадах? Как должно оцениваться инклюзивное обучение?

Содержание и образование детей-инвалидов всегда обходится государству дорого. К тому же, зачастую воспитывают их только матери, которые разрываются между ребенком и работой. И такая семья нередко автоматически попадает в малоимущие. А это — еще одна социальная проблема. С организацией совместных групп продленного дня, например.

При этом проблема преподавателей и воспитателей со специальной подготовкой — тоже. Напомним, что самые проблемные дети находятся в специализированных интернатах в ведении Минздрава. Все остальные, по новому закону об образовании, должны приниматься в общеобразовательные школы.

Как можно совместить несовместимое?

Планируется, что для облегчения социализации дети с сохранным интеллектом будут попадать в обычные классы. С более серьезными — в коррекционные, но во второй половине дня для них будут предусмотрены общие занятия и мероприятия. Например, кружки по искусству, посещение театров и концертов, экскурсии.

Расформируют ли во имя полноценного инклюзивного обучения классы по 40 человек обычных учеников? Разделят ли их на 3 части, прибавив, согласно нормативу, к каждым 12 обычным детям — трёх с проблемами по здоровью, но с сохранной психикой?

Найдут ли достаточно классов, чтобы все могли полноценно заниматься в первую смену? Не «оптимизируют» ли здания специализированных реабилитационных центров и школ — в частные руки? Учитывая опыт с учреждениями здравоохранения, такой вариант тоже возможен. Наверняка в таких неприбыльных центрах появятся и платные коррекционные лицеи, которые были убыточными в бюджетном варианте.

Заметим, что при инклюзивном обучении у «особенных» детей налицо проблемы с самооценкой, которые будут преследовать их всю жизнь.

— Я заканчивала обычную школу и изо всех сил пыталась доказать окружающим, что я — такая же, как все, — рассказала на одном из форумов 40-летняя женщина — технолог пищевого производства с ДЦП. — Я не позволяла делать мне никаких поблажек. В результате, хоть и поступила в пищевой институт, выросла человеком, который боится куда-то не успеть, отрицательной оценки вышестоящих, осуждения, потери рабочего места. Моя приятельница — с тем же диагнозом училась в коррекционном интернате, теперь она очень напористая и самоуверенная владелица собственного бизнеса. Хочу еще сказать, что усвоение школьной программы зависит от степени поражения центральной нервной системы. Кому-то из детей с ДЦП просто трудно писать, они не владеют руками в достаточной степени, и им нужен компьютер, а кто-то — не в состоянии осмыслить того, что ему пытаются объяснить на уроке. Выход тут один — спецкласс и спецпрограмма.

Заметим, что для нормального развития детей с ДЦП рекомендуются занятия иппотерапией — то есть верховой ездой. Представляете ли вы подобные занятия в среднеобразовательной школе? В Москве до недавнего времени существовало одно-единственное специализированное лечебное заведение в Царицыно, которое занималось этой терапией с детьми. Еще с десяток подобных заведений для детей-инвалидов из обеспеченных семей появились в последние 5 лет. Кто будет заниматься с остальными, если всё их время будет поглощено усвоением школьной программы? Какая школа возьмет на баланс конюшню со всей вытекающей материальной нагрузкой? Это — пример по одному-единственному заболеванию с поражением ЦНС.

Общеизвестно, что для успешного обучения ребенок должен быть «включен» в учебный процесс. Детям с заиканием трудно говорить у доски, им надо дать возможность отвечать письменно. И это еще может себе позволить учитель в классе, где учится 40 человек.

При проблемах с позвоночником, например, нужны короткие уроки по 30 минут, большие перерывы и специальные физические упражнения. Для слабовидящих — специальные учебники с выпуклыми буквами. Для «невербальных», то есть, не разговаривающих, — логопеды и опять же — инструкторы ЛФК или тьюторы, которые будут с ними регулярно заниматься развитием речи и артикуляции.

Вот что пишет в своей методической разработке по инклюзивному обучению дошкольников заведующая московским детским садом № 1365 Валентина Сводина:

«Наиболее трудной формой совместного воспитания и обучения являлась временная частичная интеграция, в которую постоянно вовлекались все дети с нарушенным слухом, вне зависимости от уровня психофизического и слухо-речевого развития каждого воспитанника. Каждая специальная группа имела массовую группу-побратима. Дети этих двух групп совместно проводили прогулку, участвовали в играх и развлечениях, готовились к празднику, который проводился именно для этих групп».

Необходимо учитывать и то, что многие родители особенных детей против перевода своих особенных чад в общие классы. До недавнего времени у них были педагоги-дефектологи, специализированные учебные заведения, где все, включая учебники, программу, классы было приспособлено под их нужды.

А теперь представим себе, что в классе учится ребенок не с диабетом, а с эпилепсией, и приступы случаются не раз в полгода, а регулярно. Как должны вести себя остальные дети, ведь и для взрослых впервые увиденный эпилептический приступ — это стресс и шок?

Конечно, родители должны сами проинформировать учителей и медсестру и о лекарствах, которые ребенок принимает, и о порядке оказания помощи, и дать свои контактные телефоны. В случае непонимания учителем проблемы, — а у нас учителя, в отличие от западных (у тех и первая помощь, и весь алгоритм поведения в таких ситуациях расписан по шагам), зачастую оказываются не подготовлены к эпилептическим приступам, — родители ищут «своего» учителя или жалуются в вышестоящие инстанции. Порой они переходят на домашнее обучение.

Иногда в подобных ситуациях родители вообще не признаются, что их ребенок болен.

«Боясь, что детей не примут в нормальную школу или в детский садик, такие папы и мамы вообще не предупреждают, что их ребенок болен. Они не получают на него инвалидность, уничтожают медицинские карточки, лишают его возможности получения квалифицированной медицинской и педагогической помощи, — объяснила ИА REGNUM заведующая одного из детских садов. — Как быть в таком случае, если воспитатель или преподаватель видит проблему, но ни в каких медицинских документах она не отражена?»

Если инклюзивное обучение пойдет на пользу детям с сохранной психикой или с некритическим отставанием в развитии, но с какими-то физическими проблемами по здоровью, то их, безусловно, нужно и можно социализировать среди обычных детей. С остальными стоит подождать. И если уж так много случаев «латентной инвалидности», которую специалисты называют одной из важнейших проблем, то стоит заняться именно ею, создать условия для того, чтобы родителям не пришлось скрывать заболевания своих чад. Дабы раннее выявление способствовало не менее ранней коррекции и выздоровлению.

К латентной инвалидности можно причислить и такую, которая возникает только в пубертатный период. До того нормальные, хорошо успевающие дети вдруг начинают выдавать признаки психических отклонений. И в инклюзивном классе появляется еще один «особенный» ученик, с которым ни учителя, ни сверстники не знают, как себя вести. Хорошо, если учителя посоветуют родителям обратиться к специалистам, а не начнут третировать такого ребенка, день за днем усугубляя болезнь. А если в классе все те же 40 подростков, включая пять особых, и учителю не до того?

Вывод тут напрашивается один: для поголовного перехода на инклюзивное обучение в средних требуется наработать профессиональную и материальную базу, хотя бы приближающуюся к странам, где все это развито и в порядке вещей. Или же прекрасная идея будет опять скомпрометирована формальным исполнением во имя получения «инклюзивной» надбавки к школьному бюджету.