«Капиталистический рай» для «жертв тоталитаризма»: опыт Джельсомино

Читайте начало: Правда о капитализме от коммуниста — отца Джельсомино и Чипполино

Итак, применим «Фильтр им. Джельсомино»

Возьмем для примера, вопрос об общественных туалетах, который в свое время (во времена перестройки) был поднят либералами и антисоветчиками поистине «на недосягаемую высоту».

В конце 80-х — начале 90-х гг. прошлого века удручающее состояние отечественных бесплатных общественных туалетов рассматривалось как весомый аргумент в борьбе с «тоталитаризмом» и «античеловеческим режимом». Проекты построения «социализма с человеческим лицом» обязательно включали в качестве неотъемлемой части проект преобразования «туалетного хозяйства» (хотя при чем тут лицо? — непонятно!). Теоретики и практики борьбы с «проклятым совком», кто в шутку, а кто и всерьез, вещали о том, что «уровень культуры народа можно понять, посмотрев на его туалеты», или что-то в этом роде. Нам, заведомо некультурным, показывали чистые и блестящие (где не ступала еще нога человека) отхожие места в мифических «развитых странах» и говорили: «Вот видите?! Куда вы в наш калашный-то ряд с вашими… эмм… парашами лезете? Научитесь своё… эээ… «свои отходы жизнедеятельности» прятать, свои туалеты содержать, тогда и приходите в цивилизацию». И, с некоторой точки зрения, они, конечно, были правы: цивилизация действительно движется в сторону всё большего сокрытия своих разнообразных «отходов жизнедеятельности», только вот единственный ли это показатель цивилизованности? И соответствуют ли этому показателю современные западные страны? Эти вопросы в целом достаточно сложны, и мы призываем читателя самого поразмыслить над ними, а сами вернемся к разговору о превращенных сортирных формах.

На несколько ином уровне аргументации те же претензии к качеству отхожих мест звучали уже как конкретные обвинения режиму — мол, в «совке» не существует даже понятия о потребностях индивидуальности, личности, вообще отдельного человека. Поскольку система «совка» тоталитарна по определению, люди в этой системе не имеют права на личное пространство, а всякому ясно, что производство «отходов жизнедеятельности» вне личного пространства — неприлично, а организовывать места для персонального «производства отходов» — это потакание индивидуализму, а система тоталитарна по определению… см. выше. Вот и получается, что общественных туалетов мало, а там, где они (случайно, надо думать) все же есть, о них заботятся плохо — потому, что забота о личных потребностях у властей не в приоритете и так далее. Оставим в стороне вопрос о том, насколько всё это соответствует действительности и сколько в этом фактического вранья, — мы не по этой части. Также не будем (в этот раз) останавливаться на очевидном в подобных рассуждениях сведении Человека до функций его организма. Обратим лишь внимание читателя на то, как решение этого вопроса выглядит в современной действительности, на которую мы смотрим через «фильтр им. Джельсомино».

Человек, живущий в современном мире (то есть в капиталистическом раю), понимает, что туалет совсем бесплатным быть не может — туалет ведь не только и не столько место и способ удовлетворения наших потребностей, но — и это главное! — способ чьего-то обогащения. Поэтому, конечно, туалеты должны быть платными. При капитализме, как и в рабовладельческом Древнем Риме, «деньги не пахнут» и вполне могут делаться на эмм… потребности людей в избавлении от «отходов своей жизнедеятельности». «Ну и что здесь такого?» — спросит нас читатель. Очень даже много такого!

Помните «блестящие построения» о пренебрежении потребностями личности при тоталитаризме? Давайте продлим эту логику на платные туалеты. Что же выходит? А выходит, что право на… вот это вот… «избавление от отходов своей жизнедеятельности» есть только у того, кто готов за него заплатить. Пусть эта плата и не очень велика (хотя всё относительно). Пусть эту потребность можно удовлетворить и бесплатно (но уже полукриминально и небезопасно) в каких-нибудь кустах. Но… всё же чем оказываются платные общественные туалеты в условиях капитализма? Не только и не столько способом удовлетворения потребности, не только способом заработка, но и… способом социальной сегрегации. То есть одним из кирпичиков здания тотального разделения людей на достойных и недостойных, успешных и неуспешных, высших и низших, дельфинов и анчоусов, цивилизованных и дикарей, элиту и быдло… В случае туалетов — на имеющих право цивильно удовлетворить свои потребности и такого права не имеющих.

Проще говоря, человек не готовой тратить n рублей на … то самое «отправление», или не готовый нарушать закон и порядок, не может, следовательно, спокойно, отправится на длительную прогулку в центр города или провести день в общественном парке, он должен безвылазно находиться в непосредственной близости от своего дома. Не подумайте, что это преувеличение — даже «символическая» плата в 10−20 рублей за посещение вонючей тесной пластиковой коробки может оказаться существенной на фоне статистики российских зарплат, не говоря уж о пенсиях.

Итак, повторимся — получается, что общественный туалет — это вовсе не место удовлетворения неких важных потребностей (это-то ясно!), но даже и не просто бизнес, направленный на получение прибыли, это — в пределе — система социальной сегрегации. Как только достигнуто такое понимание, сразу же снимаются многочисленные вопросы… Да практически все вопросы снимаются!

Например, совершенно становится неудивительно, что удовлетворить обсуждаемую потребность бывает не так-то просто, хотя «совка» нет уже четверть века. Перестает удивлять также, что цены на эту, (не меняющуюся сути услугу) постоянно растут и иногда достигают поразительных высот. Например, посещение «Исторического туалета» в ГУМе стоит 100 рублей, хотя номенклатура оборудования в этом туалете, как и номенклатура удовлетворяемых там потребностей ничем не отличаются от неисторического туалета в том же ГУМе или уличного туалета в центре Москвы, посещение которого стоит «всего» 40 рублей. Также пропадает всякое желание задавать вопросы о логике бизнесмена, установившего множество автоматизированных туалетных кабинок в центре Москвы — полностью подключенных, мигающих рекламными огнями и даже говорящих на разных языках, но не позволяющих посетителями войти (так как «кончились» карточки на вход). Всё становится совершенно ясно, поскольку мы начинаем «видеть цель». Цель ведь не в удовлетворении известных потребностей и даже не в деньгах, а именно в том, чтобы кто-то всё время оказывался равнее.

С другой стороны (сложно отказать себе в удовольствии указать на это), одной из известнейших и признанных во всем мире сетей общественных, и часто даже бесплатных, туалетов является сеть ресторанов «Макдоналдс», что уже само по себе неплохой пример превращения форм: ведь официально считается, что «Макдоналдс» — это сеть общественного питания, а не наоборот.

Подробнее: необходимая справка о превращенных формах

Ладно, черт с ними, с туалетами, тем более что их значение в культуре господами либералами явно переоценено, на наш взгляд. Посмотрим на что-нибудь более интересное.

На, телефон, например. Вроде бы — средство коммуникации, то есть общения между людьми. Вроде бы. Потому что произошедший на наших глаз повсеместный переход на поминутную тарификацию городских телефонных соединений или установление непонятно как рассчитанных и кажущихся просто грабительскими тарифов за «безлимитную» связь превратило телефон из инструмента, сближающего людей, во врага. В сосущего деньги вампира.

В старые добрые времена, когда Высоцкий не мог понять,

«Почему мне в кредит, по талону, Предлагают любимых людей»

— еще могли быть какие-то оправдания, заключавшиеся в недостаточной пропускной способности телефонной сети, а также в том, что любимые люди Высоцкого были в Париже, то есть за границей. Но почему теперь чтобы позвонить в другой район города по городской телефонной сети, нагрузка на которую заметно снизилась с появлением сотовой связи, нужно платить поминутно, совсем уж непонятно. Конечно, связаться по делу по такому телефону можно. А вот поговорить по душам? А если человек в силу возраста или состояния здоровья не может себе позволить личную встречу с любимыми людьми, то какую услугу оказывает ему поминутно тарифицированная связь? Благодаря ей он (наконец!) сможет точно измерить силу своей любви к людям на том конце провода. Измеряться любовь будет, ясное дело, в деньгах, заплаченных за каждую минуту. Великое благо капитализма! Да продлится власть его во веки вечные! — чтобы «система цветовой дифференциации штанов» установилась не только во внешнем социальном общении, но и во внутреннем мире каждого человека. Чтобы не только рыба могла быть первой или второй свежести, но и любовь — первого или второго сорта. «Так оставьте ненужные споры» и рассуждения о качестве связи, дело уже не в ней.

Да что связь, есть же медицина! Направим на нее «фильтр имени Джельсомино». Вроде бы, здравоохранение должно заботиться о здоровье населения. Вроде бы. Но тревожит мысль, что платная медицина не может ставить во главу угла здоровье и здоровых, для платной медицины имеют смысл только больные — потому что только с них можно получить прибыль, ради которой и работает платная медицина (ну не для общества же!). Соответственно, больной должен быть перманентно болен, чтобы постоянно лечиться и нести свои денежки куда следует, а здоровый… здоровых просто не должно быть: найдем любые болезни — за ваши деньги! Вот и получается, например, что количество обнаруженных дырок от кариеса прямо пропорционально ценам в клинике (как показало одно журналистское расследование НТВ), что количество и сложность обязательных исследований и анализов при одних и тех же симптомах растет с каждым годом, а гипердиагностика распространяется по миру, как лесной пожар.

И нет ничего странного и удивительного в том, что современные аналоги старых лекарств, хоть и стóят на порядки дороже, выпускаются по патентованным рецептам всемирно известными заграничными компаниями, да и состоят вроде бы из тех же веществ, что и старые, но лечат (если вообще лечат) как-то не так… В лучшем случае — только то, от чего прописаны, а не, как мы все привыкли, целые комплексы симптомов разом.

Но медицина — случай многопланово сложный. Одна из сложностей в том, что, врачей и работников здравоохранения очень много, и, конечно же, большая их часть — нормальные люди, преданные своему делу и осознанно желающие делать людям добро, а не стричь с них бабки (или как минимум не только стричь бабки). Только вот, по меткому выражению нашего бывшего премьера, «хотели как лучше, а получилось как всегда» — потому что, действуя в рамках превращенной системы, невозможно нормально работать и делать свое дело, особенно не до конца отдавая себе отчет в происходящем.

Но и это еще не всё. Как известно, чтобы эффективно лечиться, пациенты должны доверять врачам. И даже доверяться им. Но тут современность наносит новый удар — под сладкоголосые песни о «правах пациента» и «информированном согласии» ответственность за принятие решений в процессе лечения целиком перекладывается на пациентов. И теперь ничего не понимающий больной должен что-то решать о себе — вместо высококвалифицированного врача, который 10 лет учился именно для того, чтобы вовремя принимать верные решения. Но врач теперь не волен решать (как же! — это же будет произвол) и потому он должен перед каждой серьезной процедурой взять «информированное согласие» у пациента. То есть сам больной должен определить, делать ему операцию или нет, проводить процедуру или не надо, и так далее.

А если больной считает, что не надо? Так и не надо — тогда его лечить не будут, даже если его жизнь в опасности. Вот членам некоторых сект, например, претит переливание крови, и в «развитых» странах им позволяют умереть с чистой совестью, и не только им самим, но и их детям: ведь юридически право принимать решение — за родителями. А какие бывают сложности, если пациент без сознания, а рядом нет родственника или адвоката — кого-то, кто может дать «информированное согласие»…

Что же получается? А получается, что для современной медицины собственно лечение больных, а также профилактика болезней — побочный процесс. А главное — что-то совсем другое. Деньги, власть, перекладывание ответственности со специалистов на профанов — всё это замешано в медицину не случайно (впрочем, и не по чьему-нибудь злонамеренному плану). Вся эта мешанина — результат повсеместного превращения медицины в немедицину, а иногда и в антимедицину. То есть в превращенную форму, которая, выражаясь словами Сергея Кургиняна, «пожирает свое содержание».

Конечно же, применение «фильтра им. Джельсомино» не позволит увидеть все превращенные формы окружающей нас социальной действительности — это весьма сложно, да и исследованием превращенных форм можно заниматься бесконечно. Однако использование «фильтра им. Джельсомино», каким бы детским и простым он ни казался, позволяет делать некий первый шаг — как минимум подозревать во всем превращенные формы и начинать их искать. К чему мы всячески призываем.

Однако — хотя бы из соображений порядочности — мы должны предупредить читателей о том, что перманентное применение «фильтра им. Джельсомино» совсем не безопасно. Даже более того — оно опасно, и, начиная применять этот фильтр, необходимо это четко понимать.

А в чем опасность? — спросит читатель. Для ответа на этот вопрос давайте внимательно присмотримся ко второму главному герою сказки Джанни Родари — Кошке-хромоножке. Сразу отметим, что Кошка-хромоножка — это, если можно так выразиться, заведомо «идеалистический» персонаж: она была нарисована на стене дома школьным мелом, и отделиться от этой стены смогла только в результате волшебных свойств голоса Джельсомино.

Кошка-хромоножка — это, как явствует из ее имени, кошкоподобный зверь и — единственная кошка в стране, позволяющая себе мяукать (остальные кошки лают). То есть этот героический результат детского хулиганства хоть и является очевиднейшим порождением отравленного превращенностью форм мира, тем не менее, отказывается подчиняться его извращенным законам. Очень важно, что Кошка-хромоножка — объект в некотором смысле не материальный, а идеальный, символический, ведь только в рамках искусства или отвлеченного умствования позволено в современном мире рассуждать о равенстве или несправедливости. Любая попытка убеждения других людей или, не дай бог, преобразования реальности даже при помощи того же искусства выглядит как минимум более чем странно. А как максимум — страшно.

Публично мяукающая (то есть говорящая правду и называющая вещи своими именами) Кошка-хромоножка, да еще и призывающая мяукать других, вызывает у окружающих ее обывателей (как кошек, так и людей) именно недоумение и страх. А поддавшиеся на ее призывы и начавшие мяукать кошки и котята, а также поддерживающие это мяукание люди, оказываются в сумасшедшем доме. Причем не только и не столько в результате «тоталитарного» надзора властей, а в результате жалоб обывателей, у которых мяукающие коты вызывают дикий страх и которые требуют их защитить от ужасных «мяукающих собак».

Таким образом, мы подходим одной из фундаментальных идей сказки Джанни Родари: «В мире повсеместной лжи тот, кто говорит правду, — сумасшедший». Герои сказки буквально оказываются в сумасшедшем доме просто в силу того, что осмеливаются публично противопоставлять повсеместной откровенной и очевидной всем лжи свою правду подчеркнем, что «очевидность» и «откровенность» лжи — это как раз самое «сказочное» в этой сказке, потому что в жизни всё обычно совсем не очевидно. Они позволяю котятам мяукать. Или признают, что у лошади не 13 ног, как учат в школе, а всего 4.

На этом построен еще один прекрасный эпизод в сказке Родари, в котором гениальный художник Бананито пытается «исправить» свои полотна. В работах художника как раз изображены «идеологически правильные» лошади с тринадцатью ногами, верблюды с бесчисленными горбами, напоминающими барханы в пустыне, и люди с тремя носами. Художнику это «чем-то не нравится», он добавляет в картины немного зеленого или желтого цвета, но ничего путного у него не выходит. Он уже решается уничтожить картины, как появляются Джельсомино и Кошка-хромоножка, которые убеждают мастера просто соскоблить с картин лишние конечности и горбы. И — надо же! — идеологически недостоверные картины оживают: лошадь и верблюд сходят с полотен и отправляются восвояси (а чиновник с тремя носами так с ними и остается, так как друзья опасаются, что он тоже оживет).

То есть в сказке дается «намек, добрым молодцам урок»: настоящее творчество (и вообще всякая работа) в том и состоит, чтобы преобразовывать навязанную извне искаженную картину мира, делать ее в какой-то степени своей — истинной. И никакими красками (читай — мелкими улучшениями) в этой ситуации ни сделать, ни поправить ничего нельзя. Зато борьба с навязанной обществом картиной мира дает фантастический эффект: небывалый приток творческих сил, истинное раскрепощение, приводящее к незаурядным достижениям и гениальным творениям. Легко догадаться, что художник Бананито, который решается продемонстрировать свой талант публике, тоже оказывается в сумасшедшем доме.

Вообще, признание человека безумным (в том числе, постановка соответствующего диагноза) — вещь очень сложная, по-разному трактовавшаяся и использовавшаяся в разные исторические эпохи. Жаждущие подробностей могут обратиться к работам Мишеля Фуко или Карла Ясперса, но здесь мы позволим себе обойти стороной теорию вопроса, поскольку проблема безумия безумно исключительно сложна и неправильно относиться к ней с залихватским легкомыслием — шапками ее не закидаешь.

Объявление человека сумасшедшим — это, прежде всего, признание того, что его способ восприятия, думания, реагирования, его картина мира, по меньшей мере, не соответствует некоторой «норме». Однако что есть норма в восприятии мира и его осмыслении? Может быть, норма — это такое восприятие, мышление, реагирование, которое демонстрирует (статистическое) большинство? Согласно принципу «миллионы мух не могут ошибаться»? Или норма — такое восприятие, мышление, реагирование, которое кем-то назначено нормальным? Например, примем решение, что белый цвет имеет семь оттенков, а всех, кто, как северные народы вроде чукчей, видят 30 оттенков белого, будем считать сумасшедшими. Или как?

Существуют десятки теорий, пытающихся задать четкие и недвусмысленные критерии, отделяющие человека «нормального» от «ненормального». Однако эти критерии, да и теории, весьма сомнительны. Прежде всего потому, что понятие нормы (как и понятие болезни, то есть ненормальности) имеет характер ценности и функционирует как ценность. «Все случаи употребления понятия «болезнь» роднит оценочный момент, — пишет К. Ясперс в своей знаменитой работе «Общая психопатология», — болезнь — это всегда нечто вредное, нежеланное и неполноценное».

Ценности же, во-первых, — это социальные регуляторы, которые устанавливают некие правила, по которым живет общество, а, во-вторых, ценности конкретного общества — это такие социальные регуляторы, которые выгодны господствующему классу этого общества (именно поэтому во многих обществах сумасшедших как минимум изолировали — они представляли опасность для господствующих). Соответственно, в результате социального прогресса, при смене господствующего класса, при появлениях новых вызовов, стоящих перед обществом, меняются и представления о норме — нормальном и ненормальном в поведении и мышлении человека. И то, что ранее было нормальным, может превратиться в ненормальное и наоборот.

То же может происходить и в отдельных группах, микросообществах, которые по тем или иным причинам не признают господствующую систему ценностей и придерживаются своей собственной (всем известный пример — сообщества ранних христиан). Внутри таких групп представления о норме или ненормальности тоже собственные, не соответствующие общепринятым. Естественно, что члены подобных групп воспринимаются обществом как сумасшедшие, сами же они обоснованно считают, что сумасшедшими являются все остальные.

К сожалению, в нашей реальности явление громкоголосого мальчика и следующее за ним обрушение пиратского капиталистического строя, а вместе с ним — и отмена превращенных форм в ближайшее время не предвидится. И, следовательно, применение «фильтра имени Джельсомино» опасно само по себе. Опасно формированием другого, чуть более истинного взгляда на мир. Опасно сумасшествием: ведь только сумасшедшие кошки мяукают. Нужно быть истинным безумцем, чтобы не ждать хлеба в булочных, а видеть там только чернила, не ждать книг в книжных, где только конфеты. Нужно окончательно сбрендить, чтобы призывать других открыть столь широко закрытые глаза.

Данная статья — переработанный вариант цикла статей, опубликованных в газете «Суть времени» в 2014 году

Читайте также: 95 лет Джанни Родари — отцу Чипполино и Джельсомино

Смотрите галерею фотографий Родари и иллюстраций к его книгам