С развитием летнего кризиса 1914 г. опасения не покидали Франца-Иосифа, но и эти страхи исключали возможность мирного исхода в отношениях с Сербией. «Если Монархия должна исчезнуть, то по крайней мере она должна исчезнуть с достоинством,» — сказал император в конце июля 1914 года начальнику Генерального штаба Конраду фон Гетцендорфу. Однако как только война вышла за границы австро-сербского конфликта, надежд на достоинство становилось все меньше, а гибель монархии — все ближе. Бернгард фон Бюлов вспоминал: «Император Франц-Иосиф не хотел войны, и он знал почему. Он вел в 1859 г. войну за Италию — Италия была потеряна. В 1866 г. он вел войну за Германию — гегемония в Германии была его династией утрачена. Темное предчувствие подсказывало ему, что если в течение его царствования ему в третий раз придется воевать — на этот раз из-за балканских вопросов против югославянских притязаний, — то эта война может стать последней войной для Габсбургов и для старой Австрии. Осенью 1914 г., сейчас же после объявления войны, император сказал своему другу госпоже Екатерине Шратт: «Я буду рад, если мы выйдем только с одним подбитым глазом.» К словам Бюлова необходимо добавить то, что в двух войнах, которые Габсбурги вели за пределами Германии, первично их противник — Пьемонт и Сербия — был гораздо слабее Австрии, но к нему присоединялась сила, в столкновении с которой рассчитывать на успех Вена не могла. Чувство обреченности не покидало Австро-Венгрию. Гораздо увереннее австрийцев чувствовали себя их союзники. Они не боялись выхода войны за пределы Балкан.

12 июля Ягов известил Лихновского о возможности австро-сербского конфликта и желании Берлина локализовать его на Балканах. Послу поручалось приложить максимум усилий для того, чтобы повлиять на британскую прессу с тем, чтобы она заняла антисербские позиции, особое внимание уделив тому, чтобы «избежать всего, что может произвести впечатление, что мы подталкиваем австрийцев к войне». «Я уже попытался конфиденциально и осторожно вступить в контакт с общественным мнением в предложенной мне манере, — отвечал Ягову 14 июля Лихновский, но ввиду хорошо известной независимости местной прессы, я не могу обещать особого успеха в результате такого рода влияния. Навесить на весь сербский народ ярлык нации мошенников и убийц, как пытается это сделать «Локаль анцайгер», — это довольно сложная задача. Еще более сложно будет поставить сербов на один уровень с арабами Египта или индейцами Мексики, как это делает один официальный персонаж в интервью с венским корреспондентом «Дейли Телеграф». Скорее следует предположить, что как только Австрия приступит к насильственным мерам, симпатии народа здесь немедленно и решительно повернутся в сторону сербов, и что убийство эрц-герцога, который по причине своих клерикальных настроений не был особо популярен в этой стране, будет рассмотрено как простой повод, который используется для удара по неудобному соседу». К предупреждениям предпочли не прислушиваться.

Вообще, в это время возможность вступления в войну Великобритании большинством германских политиков не предусматривалась. Правда, немецкий посол в Лондоне предупреждал свое Министерство иностранных дел, что Англия ни при каких условиях не допустит нового разгрома Франции и полного уничтожения равновесия сил на континенте. Он сравнивал значение Франции для Англии со значением Австро-Венгрии для Германии, но к его точке зрения не особо прислушивались. «Будьте немного более оптимистичны в оценке наших английских друзей, — писал ему 26 февраля 1914 г. фон Ягов. — Я склонен думать, что Вы иногда слишком мрачно смотрите на вещи. Это относится также к Вашему мнению, что в случае войны Англия обязательно примет сторону Франции. В конце концов, мы не зря построили наш флот, и я убежден, что в случае войны Англия самым серьезным образом задумается о том, так ли уж легко и безопасно играть роль ангела-хранителя Франции против нас».

Расчеты Берлина на нейтралитет Лондона в войне, казалось, не были лишены основания. Создавалось впечатление, что с весны 1913 г. позиции Великобритании и Германии неуклонно сближались. В феврале 1913 г. Берлин и Лондон начали обсуждение возможности приостановления гонки военно-морских вооружений, т.н. «каникул», которые должны были установить пропорцию между английским и германскими флотами в соотношении 16:10 или 8:5. Даже Тирпиц счел это предложение приемлемым. Между тем английские государственные деятели не скрывали того значения, которые они придавали данной проблеме. «Германский флот, — передавал 30 апреля 1913 г. Лихновский слова, сказанные ему первым лордом Адмиралтейства У. Черчиллем, — является единственным препятствием на пути настоящего доверительного взаимопонимания между двумя странами, так как путем создания наших военно-морских сил к жизни вызвано нечто подобное второй Эльзас-Лотарингии; вопрос, который разделил две нации почти так же полностью, как две упомянутые им провинции препятствовали сближению между Германией и Францией». Эти слова в целом соответствовали и взглядам германского посла, который пытался убедить свое правительство, что усиление «флота Высоких морей» попросту заставляет Лондон искать континентального союзника. Переговоры по военно-морской проблеме создавали основания для сближения в других вопросах. Германия и Великобритания сумели установить довольно продуктивный диалог по вопросу о миссии Лимана фон Сандерса. Британскими политиками с удовлетворением была принята речь Бетман-Гольвега в рейхстаге от 9 декабря 1913 г., в которой он говорил об однородности основных идей германской и британской политики в отношении будущего развития Турции. Еще ранее, 20 октября 1913 г. в Лондоне Лихновским и Греем был составлен проект конвенции о возможном разделе в будущем португальских колониальных владений в Восточной и Западной Африке, при этом в зону преимущественного германского влияния должна была попасть значительная часть Анголы. Португальская республика, образовавшаяся после революции 1910 г., была далека от стабильности, и сигналом к приведению англо-германского договора в действие должны были стать или волнения в колониях, или обращение Лиссабона за финансовой помощью. Ситуация усложнялась тем, что Португалия со времени Виндзорского договора 1386 г. (в очередной раз продленного в 1899 г.) была союзником Англии, а та, в свою очередь, гарантировала целостность ее владений. Несмотря на это, в начале лета 1914 года Германия и Англия, казалось, вплотную подошли к подписанию данного соглашения. В апреле 1914 г. король Георг V посетил Париж. Сопровождавший его Эдуард Грей отказался дать гарантии выступления своей страны в случае войны. «Если бы Франция подверглась действительно агрессивному нападению со стороны Германии, то, возможно, что общественное мнение Англии оправдало бы действия правительства по оказанию помощи Франции. Но Германия едва ли замышляет агрессивное и угрожающее нападение на Россию; и даже если бы такое нападение последовало, публика в Англии склонилась бы к мнению, что хотя вначале Германия, быть может, и добилась бы некоторых успехов, ресурсы России настолько велики, что в конечном итоге силы Германии истощились бы даже в том случае, если бы мы не оказали помощи России». Сразу же после возвращения в Лондон Грей и Асквит несколько раз повторили свои заявления, сделанные уже за месяц ранее, о том, что Англия не связана секретными договорами, связывающими ее правительство с какой-либо страной на случай европейской войны. Германский посол в Лондоне, докладывая об этом 18 мая 1914 г. в МИД, счел необходимым снова подчеркнуть невозможность повторения событий 1870−1871 гг.: «В том случае, когда отношения ясны, нет необходимости в формальных обязательствах или письменных договорах…» Впрочем, в Берлине не прислушивались к такого рода предупреждениям. Определенные надежды там вызывала и традиция англо-русского противостояния.

Постоянные ссылки британских политиков на общественное мнение своей страны, в целом не симпатизировавшей сближению с Россией, также не были беспочвенными. Оно стояло непреодолимым барьером на пути полноценного англо-русского союза до войны, которая вряд ли была возможной, если бы Берлин был полностью уверен в том, какую позицию займет Лондон в будущей войне. Что касается отношения к России, то наиболее искренно высказался по этому вопросу после Мировой войны Ллойд-Джордж: «В английском народе русское самодержавие было почти так же непопулярно, как теперь большевизм. Мы отождествляли самодержавие в России с сибирскими тюрьмами для политических заключенных, с погромами беззащитных евреев, с расстрелами рабочих, единственным преступлением которых было представление петиции императору по поводу причиненной им несомненной несправедливости».

С другой стороны, в результате германо-английского сближения стала возможной и организация дружественного визита британской эскадры в Киль, к обсуждению планов которого приступили сразу же после возвращение Георга V из Франции. Впервые за 19 лет, прошедших после знаменитого набега Джемсона на Трансвааль, Лондон принял приглашение кайзера Вильгельма посетить ежегодную регату в Киле, и в июне 1914 г. британская эскадра из четырех дредноутов нанесла визит вежливости германским морякам. Одновременно четыре английских линейных крейсера были гостями Кронштадта. В британском министерстве иностранных дел царил безмятежный покой. С очевидной целью не нарушать оный, Лихновский умолял свое правительство только об одном — воздержаться от театральных жестов при приеме английских моряков, т.к. подобные приемы вызовут в Лондоне раздражение. «Наши отношения с Англией, — писал немецкий посол, — хороши настолько, насколько это вообще возможно. Требовать большего было бы и глупо, и опасно… Здесь, как при при Дворе, так и в политических кругах, хотят как можно более длительного спокойствия и готовы сотрудничать с нами на этой основе». Возможность выступления России в случае австро-сербской войны в Германии оценивалась очень низко. Идеолог активной политики — Готлиб фон Ягов — считал, что чем более энергично Германия поддержит Австро-Венгрию, тем быстрее отступит Россия. Время работает против Вены, писал он 18 июля, и она не должна упускать шанс, потому что через пару лет, возможно, уже не будет в состоянии действовать столь энергично. Германский МИД, по словам Ягова, не пугала и перспектива большой войны: «Если локализация конфликта не сможет быть достигнута и Россия атакует Австрию, в силу вступает casus foederis, и в таком случае мы не можем пожертвовать Австрией». Как показали дальнейшие события, немцы оказались способны развязать войну и без русского нападения на Австрию, которое привело бы в действие союзнические обязательства. Однако во второй половине июля в Германии все же были склонны думать, что Россия слишком слаба, чтобы позволить себе выступление. Это мнение разделялось в Берлине многими.

«Германские дипломаты, — вспоминал Трубецкой, — воображали себе, что Россия накануне революции, и что малейшего внешнего осложнения достаточно, чтобы внутри Империи вспыхнули крупные беспорядки… Как раз перед австрийским ультиматумом в Петербурге происходили стачки рабочих, отчасти поощрявшиеся бездеятельностью полиции. Эти беспорядки еще больше укрепили германского посла в мысли, что Россия воевать не будет. Справедливость требует признать, что сам Пурталес старался, насколько это от него зависело, действовать примирительно."Подобные рассуждения представителей Берлина, казалось, были небезосновательными. С 1912 г. в России опять начался резкий рост забастовочного движения. Многое свидетельствовало о близости нового политического кризиса. Не только у противников, но и у союзников России были серьезные сомнения относительно ее внутренней стабильности. Полковник Морис Жанен, проработавший в 1910−11 годах в Николаевской Академии Генерального штаба для обмена опытом с французской Ecole Superieure de Guerre, имевший обширные знакомства среди русских военных, также считал, что в случае войны революция в России неизбежна. В 1913 году он даже составил специальную записку об этом на имя генерала Н. Кастельно.

Если в 1910 г. в стране прошло всего 226 забастовок (из них только 8 политических), а в 1911 г. — 466 забастовок (из них 24 политических), то в 1912 г. — уже 2032 забастовки (из них 1300 политических), в 1913 г. — 2404 забастовки (1034 политических). За довоенные месяцы 1914 г. прошло уже 3534 забастовки (из них 2565 политических). Количество бастовавших рабочих выросло с 46.623 чел. в 1912 г. до 1.337.458 чел. в 1914 г. Забастовочная активность нарастала в 1914 году и в русской столице. Только за первую половину этого года на Путиловском заводе — своеобразном индикаторе настроений Выборгской стороны — прошло около 60 стачек, т. е. приблизительно по одной в каждые 3 дня. При этом стачки путиловцев иногда сопровождались попытками насильственно воспрепятствовать работе соседних заводов.

Позиция Пурталеса по отношению к грядущей реакции русского общества соответствовала и предвоенным замыслам немецких военных, ставивших еще в 1913 году перед своей разведкой задачу возбуждения в случае войны беспорядков на севере Африки и в России. Кроме того, германское политическое руководство таким же образом надеялось обострение ирландского вопроса. Как известно, эти расчеты потерпели в 1914 году крах. Но и в 1914, и в 1915, и в 1916 годах германская военная разведка прилагала огромные усилия для вовлечения в войну Афганистана, Персии и мусульман Британской Индии и Французской Северной Африки. Германский посол в Турции фон Вангенгейм так долго уверял своего монарха в том, что все исповедующие ислам являются друзьями кайзера, что в Берлине начали в это верить. Кроме того, ни для кого не было секретом то, что Германия щедро оказывала помощь оружием и деньгами ирландским революционерам — Шинн Фейн — в организации восстания в апреле 1916 года в Дублине. Так что немецкая позиция в отношении России не была избирательной.