Религиозный уклад на службе закона
Обоснованы ли претензии считать религиозность «сердцевиной уклада» современного общества?
Власти в различных странах временами «дискриминируют» своих религиозных граждан по разным мелочам. В России пока под различными предлогами (как и в некоторых странах Европы) под запрет ношения их в публичных местах, под чем обычно понимают учебные заведения, с недавних пор угодили хиджабы. Иногда речь заходит о нательных крестиках и прочих символических предметах, которыми верующие себя отмечают. Причины всех этих запретов обычно формулируются как «несоответствие правилам безопасности».
26 марта «Межрелигиозный совет России» выпустил заявление, в котором призвал «органы государственной власти и все общество к соблюдению права верующих на выражение религиозности, к отказу от любых попыток навязывания людям норм поведения, противоречащим их убеждениям». В документе говорится, что «для многих людей религия неразрывно связана с образом жизни, включая время совершения молитв, режим питания, соблюдение покоя в определенные дни недели, личную и семейную этику, отношения с окружающими, ношение определенных символов и одежд — нательных крестов, головных уборов. При выработке и корректировке любых общественных установлений важно учитывать право верующих жить согласно своей религии, поступать по ее нормам, публично свидетельствовать о ней». И эти слова следует понимать так, что публичную демонстрацию своего присутствия — а, тем самым, влияния — в обществе религии считают своим правом. Другое заявление Межрелигиозного совета, сделанное в тот же день, касается «опасности осквернения священных символов», в нем описываются случаи кощунства и осквернения, указаны источники опасности, среди которых имеет место «циничное и безнравственное поведение людей, именующих себя художниками, журналистами, режиссерами, литераторами». Отмечена положительная роль религиозных общин в деле «укрепления единства страны, предотвращения дезинтеграционных процессов».
Политика — это тонкая, подчас лукавая игра на смыслах, и здесь, конечно, имеется место религии. С одной стороны, конфессии отстаивают свое — может быть по-своему понимаемое, но безусловное — конституционное право на свободу исповедания. С другой стороны, отыскивая повсюду признаки «кощунства» в светских публичных культурных и развлекательных программах — действительные или мнимые — ставя их на одну доску с актами вандализма, религиозные деятели создают прецеденты установления верховенства своих моральных ценностей, которые, прямо скажем, уже давно не совпадают со светскими представлениями о нравственности. «Религиозные лидеры реагируют на такие действия своим твердым словом, общество отвечает осуждением и гражданским протестом, государственная же власть, по нашему мнению, призвана обеспечивать соблюдение законности и сохранение гражданского мира», — говорит Межрелигиозный совет и, тем самым, призывает государство быть с теми, кто за «любовь к Родине и близким, правду и совесть», против тех, кто создает «кощунственные провокации, направленные в самую сердцевину уклада жизни разных народов — в религиозность и в чувствительные исторические воспоминания». Это, с одной стороны, очень напоминает классическое: «Девочка, что ты хочешь: на дачу или чтобы тебе оторвали голову?». Выбор, прямо скажем, очевиден. Любовь к Родине лучше кощунства, тут и спорить не о чем.
Кощунство это плохо. С другой же стороны в высказывании о «кощунственных провокациях» указывается на религиозность как на «сердцевину уклада», а это, при всей двусмысленности выражения, попросту неверно, потому что религия в светском государстве не регулирует и не устанавливает нравственные и бытовые правила жизни и поведения людей. Претензия религий сейчас считать все свои установки и положения, а к таким относятся далеко не только нравственные, на который обычно только и делается упор, будто религия это одна чистая нравственность, но и доктринальные, «сердцевиной уклада» современного общества — а речь, надо понимать, о нем — не просто завышены, они фактически неверные. Государство представителями религий призывается выбрать между «плохо» и фактически неверно. Так, по крайней, мере составлен документ. «Общественное осуждение и гражданский протест», которые вроде бы имеют место в связи с тем, что «некоторой частью нашего общества, упоенной ультралиберальными идеями, навязывается идея снятия любых правовых и нравственных ограничений свободы творчества и самовыражения» тоже, мягко сказать, некоторое преувеличение. К государству одинаково апеллируют и те, и эти, протестов с обоих сторон навалом, все ссылаются на Конституцию, все настаивают на ее исполнении. Как бы ни реагировало в итоге государство на тот или иной акт «оскорбления чувств», людей хочется спросить: сами-то они знают тот рубеж, за которым их религиозные чувства могут начать возмущаться?
Вот священник Владимир Андрианов в феврале в заговенье посмотрел пьесу «Метель» и тотчас отнес жалобу в администрацию главы республики Удмуртия, написав следующее (цитируем в оригинале): «Созданный уродливый образ священника пьяницы и вымогателя глубоко оскарбил мои религиозные чувства не только как священнослужителя, но и как верующего человека. Если учесть, что это все происходит на кануне начала Великого поста, то свои чувства я не могу описать… Требую прекратить использование православной символики, облачений, и частей чинопоследования православных таинств в постановках». Скажут, что это частное мнение «некоторых не в меру ретивых батюшек», а также матушек и «просто неравнодушных верующих», и, возможно, будут правы. Однако ретивость без меры вообще свойственна религиозным людям, да и судопроизводству какое дело — частное, ретивое или всех Семи Соборов мнение. Суду приходится разбираться с принесенными туда чувствами и вникать в «тонкости», которые там задеты, а заодно выявлять злой умысел, потому что «упоенность ультралиберальными идеями» вряд ли можно считать подсудным делом, а «правовых ограничений свободы творчества и самовыражения» вроде бы и вовсе не существует. Всё это позволяет светским гражданам предполагать, что религиозные организации хотят такие правовые прецеденты создать, и установить верховенство своих «вечных» (или «высших») «ценностей» в том числе и над законом, используя его для установления и утверждения того самого «религиозного уклада» в «сердцевину» общества.
По своим функциям государство должно одинаково относиться к тем и этим, следить чтобы ничьи права и свободы не нарушались. Не должно и позволять перетягивать себя как одеяло на чью либо сторону. Проблема же с религией всегда в том, что любая религия знает — у нее это прописано — что ее мнение по любому вопросу безразмерно выше всех возможных существующих прав и свобод. Например, в Социальной концепции Русской православной церкви говорится: «Церковь есть богочеловеческий организм. Будучи телом Христовым, она соединяет в себе два естества — божеское и человеческое — с присущими им действованиями и волениями. Церковь связана с миром по своей человеческой, тварной природе. Однако она взаимодействует с ним не как сугубо земной организм, но во всей своей таинственной полноте… Как правило, государство сознает, что земное благоденствие немыслимо без соблюдения определенных нравственных норм — тех самых, которые необходимы и для вечного спасения человека. Поэтому задачи и деятельность Церкви и государства могут совпадать не только в достижении чисто земной пользы, но и в осуществлении спасительной миссии Церкви». Озадачить государство созданием норм, необходимых для спасения человечества, для Церкви лишь один из пунктов. А сколько таких пунктов найдется у каждой религиозной конфессии?