Украина собирается отменить 70-летие освобождения и заменить его 70-летием изгнания. В который раз подтверждается правило: прошлое управляется из будущего. В новом будущем независимой европейской Украины будет другое прошлое — в котором УПА и ОУН при поддержке ленд-лиза, Америки и прогрессивных сил вермахта изгнали с Украины нацистов и уже изгнали бы москалей, но временно помешали жиды. В этом обновленном прошлом Украина будет изнывать под голодомором оккупационной тирании, уповать на Бандеру, под угрозой ГУЛАГа разговаривать на ненавистном кацапском языке (а думать и — шепотом — розмовлять дома на ридний мови, везде, от Одессы до Луганска). В этом обновленном прошлом Украина, звильнившись от загарбныкив, добьется незалэжности, разрешит своим спиввитчизникам отказаться от ненавистной москальской мовы, а в 1997 году даже зашпиндярить до космосу першого українського зiркопрохiдця Леонида Костянтиновича Каденюка на першому українському багаторазовому космiчному човнику «Хохлумбiя».

Поэтому надо спешить, и пока ныне действующее прошлое не уплыло по волнам смытой майданами исторической памяти, попробовать его еще раз вспомнить, вспомнить и попытаться совместить с тем будущим, которого уже никогда не будет, но с которым то, забываемое, прошлое монтировалось бы лучше.

Собственно, путь в независимое майбутнє Украина начала в декабре 1991 г. с определенной стартовой площадки.

На этой площадке стояла новая, никогда ранее не существовавшая, но признанная Россией, другими республиками бывшего СССР и всем миром 50-милионная страна. К этому моменту — за 70 с лишним лет существования СССР — были собраны воедино территории, на которых в первой половине XX века проживали галичане, русины, малороссы и русские, объявленные — в рамках национальной политики КПСС — украинцами. За эти 70 лет был изобретен, искусственно сформирован и навязан в качестве официального так называемый украинский язык — бюрократическое, искусственное образование на базе живого, но еще не сформированного языка малороссийских литераторов XIX века. В 1945 году — вскоре после освобождения Украины от фашистских захватчиков — эта искусственно созданная внутри СССР «Украинская республика» была, по требованию Сталина, признана мировым сообществом в качестве государства — соучредителя ООН. За те же 70 лет разделение труда в рамках советской централизованной экономики превратило Украину в промышленную, научно-техническую и сырьевую базу советской империи. Практика советского партийно-государственного строительства повысила статус украинской политической элиты, превратив ее в один из двух — наряду с русскими — основных резервов формирования кадрового ресурса высшей власти. Десятилетиями украинские политические деятели входили в высшее руководство СССР, причем из семи советских вождей двое — Хрущев и Брежнев, по очереди управлявшие страной более 28 лет, — были выходцами с Украины, еще один — Черненко — украинцем по происхождению, а последний, Горбачев, тщетно пытавшийся привязать Украину к СССР назначением украинского партийного лидера Ивашко на пост заместителя генсека, — «хэкающим» кубанцем. Десятилетиями украинцы занимали на просторах СССР руководящие должности, осваивали нефтеносные «севера», служили мощным кадровым резервом для советской милиции, летали — за 45 лет до Каденюка — в космос.

В этой новенькой, с иголочки, 50-миллионной стране, проголосовавшей за независимость чуть ли не более уверенно, чем «республики советской Прибалтики», остались современные производственные мощности, ведущие научные институты, лучшие вузы страны. В этой стране жили люди, говорящие и думающие по-русски на большей части территории. Они голосовали за независимость, потому что агитировали их за это лидеры общественного мнения, народные депутаты СССР, представители прогрессивной — и чаще всего русскоязычной — интеллигенции, а также главный кандидат на пост президента Украины, председатель Верховного Совета УССР Кравчук, горячо убеждавший «русских братьев и сестер» в том, что дружба, скрепленная кровью, нерушима в веках, и что в свободной и независимой Украине свобода и права каждого (в том числе на родной язык) останутся нерушимыми. Они голосовали прежде всего против «союзного центра», КПСС и ГКЧП, в эйфории от революционных потрясений и резонно предполагая, что все перечисленные бонусы новой независимой страны они используют и сохранят навсегда.

Как они могли бы всем этим распорядиться? Это себе очень легко представить.

Они могли с первых же дней своего независимого существования провозгласить в качестве национальной идеи идею «Киевской Руси» — такого же равноправного и могущественного наследника СССР, как и Российская Федерация. Они могли объявить украинским национальным достоянием — вместе с украинским языком — русский язык, родной для большинства населения страны (как, например, объявила государственным шведский язык Финляндия — ради 10 процентов шведоговорящего населения и ради исторической памяти). Они могли объявить украинской литературой не только Шевченко с Коцюбинским, но и Гоголя с Булгаковым. Они могли — не ожидая никаких федерализаторских инициатив — узаконить представительство всех регионов в верхних эшелонах власти, обеспечив его и для галичан, и для киевлян, и для донецких с днепропетровскими.

Они могли предъявить молодежи и детям в школах очень живую, теплую и общедоступную концепцию Родины-Батькiвщины — в которой русскоговорящие гордились бы своим русско-украинским двуязычием, а уроженцы малороссийских сёл и западенцы — своим лидерством в развитии украиноязычной литературы и культуры. Они могли бы заявить о таких же, как у жителей «Московской Руси», правах на общее наследие, общие достижения и общую историю — как не делят сейчас историю и культуру чехи, венгры и австрийцы, гораздо менее близкие между собой по культуре и менталитету. Они могли поддержать автокефалию Украинской православной церкви Московского патриархата — и в связи с совершенно особой ролью Украины в русской церковной истории претендовать не просто на серьезную организационно-политическую самостоятельность, но и на особое влияние на жизнь всей полноты Церкви-матери.

Такая идеология создавала бы для всех жителей Украины ситуацию всеобщей победы без проигравших. Депутаты в Раде (Совете) выступали бы в защиту Украины на тех языках, на каких им было бы удобнее — вплоть до польского и венгерского, если это были бы депутаты с Карпат или из Галичины. Автономная республика Крым — официально русскоязычная — гордилась бы своим уникальным положением «своей среди своих», а моряки ЧФ России с удовольствием соглашались бы учить своих детей дружелюбному и всем приятному украинскому языку — даром что «Василь» и «Петро» оставались бы Василием и Петром на русских страницах паспорта, как это, кстати, было у граждан УССР (в паспорте СССР — в союзных республиках — было два титульных разворота, на русском и республиканском языках, если кто забыл). В такой Украине — в связи с ее уникальным региональным положением, с ее выходом к морю и границам, с ее населением и нравами — возникла бы бурлящая конкурентная среда. Конечно, ее бы коснулись все беды «лихих девяностых», и вряд ли сразу удалось бы решить проблемы шахтерских регионов, восстановить производство и наладить новые хозяйственные связи со всеми соседями. Но вот чего не было бы точно — это постоянного раздражения, постоянной обиды, претензий всех ко всем, нарастающей мстительности. А вот развитие было бы бурным и, скорее всего, поступательным. И — очень возможно — гораздо более динамичным и эффективным, чем у большого соседа. Выжила бы в такой ситуации собственно украинская культура? В независимом государстве, при обязательном знании двух государственных языков, при квотировании представительства во власти для всех регионов — а почему ей не выжить и не расцвести, если она выжила и, вообще говоря, возникла из ничего в «оккупированной» коммуно-москалями УССР? Но только она ни у кого не вызывала бы раздражения, ни у кого не ассоциировалась бы с насилием и унижением.

Но самое главное — такая Украина совершенно по-другому смотрелась бы рядом с Россией. Вместо уродливого и закомплексованного «апофатического национализма», в котором главной ценностью является отрицание — «Украина не Россия», — такая Украина могла бы сразу же предъявить себя миру в качестве альтернативной России, другой России, в качестве конкурента России за место и роль государства — продолжателя СССР. Не по объему продаваемой нефти, не по численности населения — но по национальной энергетике, по культурной активности, по развитию науки и образования, по международной роли и связям с Европой.

Ничто не мешало бы при этом такой Украине в полной мере пользоваться всеми своими ресурсами — от материально-технических до ментальных и военных. Потому что в такой стране патриотический подъем не разъединял бы, а соединял жителей всех регионов. Потому что в такой стране военнослужащие и ветераны бывшей Советской армии не впадали бы в шизофрению отрицания собственного прошлого, вместе разбирались бы с осмыслением собственной истории.

Но такая Украина конкурировала бы с Россией не только за внешние рынки и международное влияние — но и за человеческие ресурсы. Киев и Харьков создавали бы культурную альтернативу Москве и Петербургу для молодых амбициозных русских, а украинский политический стиль — конечно, гораздо более конкурентный и бойкий, чем в России, но избавленный от вражды, ненависти и всех форм «Геть!» — выступал бы для тяжелого на подъем и более пессимистического российского общества образцом и примером для подражания.

Что получилось бы в результате? Такого условного наклонения наш анализ не выдержит. Потому что при таком развитии событий драматические повороты не исключены, неожиданные неприятности — тоже. Но одно можно сказать абсолютно точно — при таком развитии событий, ничему не противоречащем, естественном, опирающемся на (бывшую) реальность — Украина строилась бы не разделенной в своем национальном существе, без загнанной глубоко в народную душу обиды, ненависти, без комплексов неполноценности и паранойяльного недоверия к окружающему миру и к своей собственной истории. При таком развитии событий колоссальные ресурсы — человеческие, культурные, материально-технические — не были бы позорно израсходованы в пустоту, а национальное единство не было бы дезинтегрировано и не превратилось бы в национальную истерию.

И такой вариант нереализованного прошлого сохранил бы для будущего многое. Украину как государство. Украинский язык как новый, молодой, популярный язык, на котором с гордостью говорили бы не только на Украине. Уникальную позицию «цивилизационного моста» между Россией и Западом. Полноту культурного, этнического, конфессионального и языкового многообразия. Многообразие вариантов карьеры для динамичного и профессионального украинского политикума.

И всё это было не просто возможно. Всё это было практически обеспечено. Всё было — за это. А вот представить себе в декабре 1991 г. разгул взбесившихся бандеровцев на улицах Харькова и Днепропетровска… Предугадать одесскую Хатынь… Да и весь предшествовавший путь — когда на всех выборах большинство голосовало за утраченную нормальную Украину, а «политикум» выбирал невероятные варианты действий под диктовку противоестественных и невменяемых «внутренних голосов»…

…Теперь всё это — в прошлом. В том самом, которое отменено вместе с освобождением. Отменено вместе с будущим. Потому что никакого будущего не будет у ненавистной, клятой «Ук-Руины», адского вместилища безумных бандеровцев, правосеков и нацистов. Никакого будущего — у опротивевшей, полицайской «мовы». Никакого будущего — кроме ненависти и в лучшем случае военно-полевого суда — у тех потерявших человеческий облик непостижимых зомби, которые еще год назад считались украинскими политиками и чиновниками. И сила гнева, сметающего с карты реальности и эту мову, и эту страну, и этих зомби, — сила эта тем больше, чем нагляднее и очевиднее умопомрачительный масштаб утраченных возможностей, утраченного счастья, утраченного, такого близкого и единственно возможного, но чудовищно и безнадежно отвергнутого настоящего.

Дмитрий Юрьев — публицист (Москва), специально для ИА REGNUM