Серьезные исследования по современному состоянию Северного Кавказа появляются в последние годы редко, а еще реже - получают внимание и какую-либо оценку за пределами крайне узкого академического круга. Отсутствие интереса к работам кавказоведов соседствует с усиливающимся вокруг кавказской темы в СМИ "футбольным синдромом" ("о футболе все всё знают"), когда заведомо непрофессиональные личности, путающие, например, названия "Адыгэ Хасэ" (черкесский совет) и "Адыгэ Хабзэ" (черкесская этика), а чаще и вовсе не имеющие понятия о подобных "частностях", выступают с рецептами по оздоровлению ситуации в северокавказских республиках. Такое положение вещей естественно объяснить жесткими реалиями медийного рынка и крайней политизированностью кавказской темы. Однако при более внимательном рассмотрении может оказаться, что отчасти причина кроется в самих академических специалистах по Кавказу. И дело не в неумении (или понятном для серьезно работающего ученого нежелании) популярно "подать" результаты своей работы, а в самих подходах к теме, затрудняющих использование полученных результатов для решения конкретных, прикладных задач по оздоровлению ситуации на Северном Кавказе.

На эти размышления наталкивает монография О.С.Павловой "Ингушский этнос на современном этапе" (Москва: Форум, 2012. 384 с.). Необходимо сразу отметить, что это, бесспорно, одно из самых глубоких исследований по этнографии и этнопсихологии Северного Кавказа, вышедших в последние годы. Детальность описания быта, ментальности, норм семейной и общественной жизни ингушей ставит эту работу в один ряд с исследованиями Ю.Ю.Карпова и его учеников по народам Дагестана, работами И.Л.Бабич по Западному Кавказу и др. Предлагаемые ниже соображения - не научная рецензия на это весьма достойное сочинение, а лишь попытка на его основе предположить, почему академическое кавказоведение столь мало заметно в публичном обсуждении северокавказских проблем.

Значительная часть книги Павловой посвящена родовой (тейповой) структуре ингушского общества, в котором эта структура, очевидно, играет сегодня более заметную роль, чем у других народов Северного Кавказа. Также подробно описываются исламские братства суфийского толка - "вирды". Авторское изложение, кстати, очень убедительно опровергает распространенное заблуждение о том, что якобы принадлежность ингуша к тому или иному вирду предопределена его родовым происхождением.

Но обсуждение этих тем останавливается как раз на том пункте, когда у читателя естественным образом возникает вопрос: а как все это "работает" в общественной практике - не в повседневном быту отдельной семьи, а в региональной политике, в бизнесе, в миграционных процессах?

Ответ на этот вопрос, кстати, вряд ли можно ограничить привычной ссылкой на то, что "на Кавказе везде все по традициям". Если "все по традициям", то как объяснить, например, что на последних всенародных выборах главы Ингушетии, состоявшихся весной 2002 года, представители одного из исламских "вирдов" солидарно и очень активно поддерживал своего кандидата, а некоторые другие "вирды" никак не проявились в выборных делах? Похожий вопрос, в связи с теми же достопамятными выборами, следует задать и о родах: почему, при всей значимости родовой структуры для ингушей, тогда представители некоторых очень влиятельных и известных фамилий работали в штабах разных кандидатов?

Выборами, конечно, такие вопросы не ограничиваются (хотя нелишне вспомнить, что ближайшие всенародные выборы в Ингушетии должны пройти уже через год). Насколько проявляется традиционная структура общества при формировании штатов бюджетных учреждений и в бизнесе? По аналогии с Дагестаном можно предположить, что здесь может быть весьма непростая картина. Распространенная ситуация в дагестанских малых городах: органы местного самоуправления формируются в основном односельчанами и родственниками, зато в торговле, мелком бизнесе, вроде бы сильно зависящем от местной администрации, работают зачастую даже интернациональные коллективы. Рынок в чем-то ломает традиции. Но где именно идет слом, а где те же "тейпы" и "вирды" сохраняют мощную организующую роль? Еще более важен для понимания непростых реалий не только Кавказа, но и Москвы, Санкт-Петербурга, Ханты-Мансийска, другой вопрос: какие традиционные формы самоорганизации "работают" при решении практических вопросов среди переселенцев, а какие формы отмирают при выезде жителей Северного Кавказа в другие регионы?

Много внимания в книге уделено так называемому "полиюридизму" - сосуществованию нескольких правовых систем: российского законодательства, обычного права (адата) и шариата (некоторые ингушские наблюдатели сегодня, кстати, полушутя полусерьезно говорят и о четвертой правовой системе в регионе - "страсбургском правосудии"). Интересны данные социологического обследования, показывающие значимость разных правовых систем для ингушей - как живущих у себя в регионе, так и выехавших за его пределы. Но ведь во всех наиболее острых общественных ситуациях эти правовые системы не просто сосуществуют - они зачастую конкурируют, особенно адат и шариат, которые параллельно могут действовать, например, в имущественных спорах. Для академического этнографа достаточно констатировать существование разных правовых систем, как экспонатов, обнаруженных в ходе полевого исследования. Для этнопсихолога важно, как представители этноса сами для себя оценивают роль этих систем. Но результаты, значимые для политического прогноза, должны отражать реальное "соотношение сил" между разными системами права. Это было бы особенно актуально для Пригородного района Северной Осетии, куда продолжают возвращаться ингушские вынужденные переселенцы, покинувшие район после трагических событий 1992 года. В рамках какого права на деле формулируют свою позицию по земельным вопросам те, кто возвращается в район? К каким авторитетам они реально апеллируют? Имеющиеся крайне скудные данные позволяют предположить, что там на практике имеется довольно сложный узел из разных правовых систем. Его важно "распутать" вовсе не только в научных целях, ведь вопрос о земле и домах в Пригородном в последние годы не раз становился причиной осложнений.

Итак, книга Павловой, содержащая массу полезной информации о современной Ингушетии, полезна и в том отношении, что показывает границы, которые ученые-кавказоведы сегодня, как правило, не пересекают в своих исследованиях. За этими границами - ситуации реальных и потенциальных конфликтов, борьбы за власть и ресурсы, миграционных потоков, то есть всего того, что обеспечивает сегодня политизацию кавказской темы. И если бы на фоне спекуляций вокруг этих проблем именно по ним высказывались бы действительные специалисты по Северному Кавказу, то, возможно, и общественное обсуждение кавказской темы было бы больше ориентировано на реальные факты.