Конфликтологи зачастую не включают фактор нефти в реестр наиболее важных мотивов, провоцирующих многие межгосударственные и межнациональные конфликты. Возможно, это объясняется тем, что наличие нефтяного мотивационного фактора всегда тщательно камуфлируется и его влияние, как правило, носит опосредованный характер. Не следует сбрасывать со счетов и то, что данная научная дисциплина разрабатывается в основном ведущими странами мира и обслуживает их прагматические, миротворческие и, в конечном счете, великодержавные амбиции. Необходимо учитывать и то, что все эти страны непосредственно вовлечены в глобальные нефтяные процессы и имеют претензии на сохранение своей доминирующей роли. Так что, видимо, отнюдь не случайно, конфликтология предпочитает акцентировать внимание на "внутренние мотивы" конфликтов (политические, этнические, экономические, конфессиональные и др.) и при этом часто умалчивает наличие прагматических нефтяных интересов. Такой подход позволяет ведущим державам занимать как бы "отстраненную позицию" по отношению к конфликту. Позиция "стороннего наблюдателя" (не вовлеченного в конфликт авторитетного арбитра) предоставляет им широкое поле для маневрирования в различных амплуа - дипломатическом, геополитическом, миротворческом и т.д.

Понятно, что для сохранения и успешного осуществления своей патронажной роли крайне важно наличие региональных конфликтов. Конфликты, независимо от провоцирующих их мотивов, все время актуализируют "миротворческую миссию" держав. Не менее важно для успеха прагматических планов держав и постоянная констатация ими того, что конфликты мотивированы исключительно "внутренними факторами". Именно на таком конфликтологическом фоне более рельефно проступает миротворческая миссия держав и "прикрывается" их прагматический расчет. Как бы то ни было, во всех случаях конфликты в стратегических зонах (таковыми являются нефтяные ареалы) вплетены в ткань геополитической игры как прагматически целесообразный ее орнамент.

Геополитика любой державы всегда строится на учете прагматического интереса. Возможность конфликта в контексте развития геополитической ситуации базируется на принципиальном несовпадении прагматических интересов стран. Это особенно заметно в сфере глобальной нефтяной дипломатии. Чем больше стран вовлечены в ситуацию, тем шире спектр интересов и, тем самым, выше вероятность их столкновения. Вероятность конфликта и ее интенсивность определяются "энергией прагматической интенции" вовлеченных в ситуацию стран, что напрямую зависит от "ценности" объекта геополитического интереса. Достаточно вспомнить частые в прошлом, но не очень интенсивные "тресковые или фруктовые войны". В этом плане "нефтяные и нефтепроводные войны" относятся к тому же разряду современных прагматических войн, провоцируемых столкновением геополитических интересов в пространстве мирового рынка. Просто, на этом рынке слишком высока цена нефти по отношению к "треске или апельсину" и потому нефтяные конфликты более масштабны, интенсивны и долговременны.

Если верно, что возможность конфликта "встроена" в механизм развития нефтяной геополитики, то в не меньшей степени справедливо и обратное - прагматический расчет со временем настраивает нефтяную дипломатию на миротворческую миссию. Здравый смысл (прагматизм держав), в конечном счете, ориентирует геополитические усилия на устранение конфликтной напряженности вокруг ареала нефти и маршрутов ее транспортировки. Сохраняющийся конфликт "тормозит" реализацию прагматических целей нефтяной дипломатии. Эти две "тенденции" (конфликтогенная и миротворческая) функционируют, последовательно сменяя друг друга, на всех этапах развития нефтяной дипломатии.

Фактографической иллюстрацией изложенного может стать ход развития каспийской нефтяной дипломатии. Как известно, этот регион относится к разряду конфликтно избыточных - является стержневой частью выделенной Бжезинским "дуги нестабильности". Регион плотно насыщен действующими, "замороженными" и потенциальными конфликтами (афганский, курдский, чеченский, карабахский, абхазский, осетинский, таджикский, иранский, иракский и т. д.). Многие из них, хоть и были спровоцированы факторами, не имеющими непосредственного отношения к нефти, тем не менее, в своем развитии постоянно испытывали воздействие этого фактора. Другие в немалой степени были спровоцированы ходом развития геополитической борьбы за каспийскую нефть и маршруты его транспортировки, даже если этот мотив тщательно камуфлировался. В целом, нет достаточного основания напрямую увязывать сверхконфликтность региона только с фактором нефтяных баталий. Тем не менее, факт долговременного наличия напряженности (сохранения старых конфликтов и угрозы появления новых) в ближневосточно-каспийском регионе, где сосредоточены почти 60-70 процентов мировых запасов нефти, наводит на подобные мысли. Можно, конечно, считать, что нефтяная дипломатия лишь прагматически использует это объективное обстоятельство. Но не исключено, что, руководствуясь той же прагматической целесообразностью, она сохраняет весь этот регион в таком особо экстремальном состоянии. Отнюдь не случайно, наверно, что почти все конфликты, независимо от спровоцировавшего их мотива, постепенно "вовлеклись" в сферу нефтяной дипломатии и попали в поле ее непосредственного контроля.

История нефтяной дипломатии свидетельствует о высокой вероятности провоцирования очагов напряженности и конфликтных зон вдоль линии маршрутов основных трубопроводов. В этом можно убедиться на примере анализа коллизий каспийской нефтепроводной игры. Закономерно, наверно, что логика развития каспийской нефтяной дипломатии фиксирует некую связь между "картой конфликтов" и "картой маршрутов". Ныне уже очень трудно камуфлировать эту связь. Нефтяная дипломатия удачно эксплуатирует "симбиоз конфликта и маршрута", а нередко и сама провоцирует новые очаги напряженности. Так что, судьба многих конфликтов (и стран), так или иначе, зависит от хода развития нефтяной и трубопроводной дипломатии.

В силу того, что с самого начала все маршруты транспортировки каспийских (в частности, азербайджанских) энергоресурсов были, по сути, заблокированы конфликтами, то вскоре произошла естественная "конвергенция" нефтяной и миротворческой дипломатий. Конфликты стали важной компонентой нефтяной игры, в рамках которой ими манипулировали для реализации тех или иных стратегических (прагматических) намерений. В свою очередь и миротворческая дипломатия все чаще стала соотноситься с фактором нефти, а в некоторых случаях тактика и стратегия миротворчества непосредственно корректировалась дипломатией выбора маршрута трубопроводов. И если на начальном этапе развития каспийской нефтяной дипломатии, успех последней напрямую зависел от перспектив нейтрализации или геополитического "освоения" реальных и потенциальных конфликтов на пути транзита энергоресурсов, то в последующем судьба самих конфликтов во многом стала определяться ходом каспийской нефтяной игры.

Многие страны региона (в особенности Азербайджан, Казахстан и Туркменистан) лишены возможности непосредственного вывоза своих энергоресурсов на мировые рынки. По этой причине для них всегда имела особую актуальность проблема выбора маршрута транспортировки энергоресурсов. От этого выбора зависело многое: внедрение в регион той или иной державы и ее доминирование, установление вполне определенного геополитического климата, судьба старых и возможности новых конфликтов, стабильность ситуации, политические и экономические выгоды и т. п. Все это вело к ужесточению борьбы за выбор маршрута, что способствовало превращению региона в зону повышенного риска.

В силу целого ряда причин Баку с самого начала оказался в эпицентре борьбы за маршрут транзита каспийской нефти: именно здесь решались наиболее важные проблемы каспийской нефтяной дипломатии. Сразу после подписания "контракта века" особую остроту приобрел вопрос выбора маршрута стратегического нефтепровода. Приоритетное внимание отводилось геополитическому контексту выбора маршрута - через Россию (северный маршрут), через Иран (южный маршрут), через Каспий (восточный маршрут) либо на Запад (через Армению или Грузию). С целью снятия геополитической напряженности в этом вопросе Вашингтон в мае 1995 года предложил новую идею, предусматривающую транзит каспийской нефти одновременно по нескольким маршрутам. Проект предполагал вовлечение в трубопроводную дипломатию почти всех стран региона. Вместе с тем, внешне привлекательная и целесообразная идея диверсификации маршрутов не исключала появления новых конфликтов. Такая угроза могла исходить от самой логики развития нефтяной дипломатии. Она, как ни странно, объективно провоцирует очаги напряженности с высокой вероятностью конфликта. В этом можно убедиться на примере анализа коллизий каспийской нефтепроводной игры.

СЕВЕРНЫЙ МАРШРУТ. Северный маршрут с самого начала был в центре внимания, благодаря особому геополитическому весу России в регионе. Но Азербайджан, увязав приоритеты страны с нефтяной стратегией, проявлял повышенный интерес к западному маршруту. Это, естественно, не отвечало интересам России. Наличие на Южном Кавказе конфликтов, контролируемых Россией, существенно расширяло ее возможности блокировать практически все альтернативные проекты маршрута. Борьба за выбор маршрута все чаще катализировала рост напряженности и миротворческая дипломатия оказывалась под непосредственным влиянием нефтяной. В некоторых случаях фактор нефти не просто "паразитировал" на наличных конфликтах, но и провоцировал новые. Чем настойчивее Россия добивалась транзита нефти по своей территории и блокировала западный маршрут, тем последовательнее и жестче звучал контрдовод о наличии чеченского кризиса на северном маршруте. Этим аргументом как бы "отсекались" чрезмерные претензии России и она подводилась к осознанию необходимости срочного урегулирования ситуации. И в декабре 1994 года началась чеченская война, которую Москва задумала как оперативный блицкриг. Совпадение по времени и по месту войны и вопроса нефтепровода могло быть случайным. Но не случайны геополитические ее последствия.

Затянувшаяся на несколько лет чеченская война, отвлекла внимание России от нефтепроводной дипломатии. Проигрывая первоначально войну в военно-политическом отношении, Москва проигрывала и борьбу за маршрут транзита нефти. Эта война резко повысила коэффициент риска северного маршрута и заметно девальвировала шансы России. Это, в свою очередь, создало благоприятный климат для форсирования процесса реализации западного маршрута. Упрочилось нефтетранзитное сотрудничество Грузии, Азербайджана и Казахстана и существенно продвинулось их стратегическое партнерство с Западом.

ЮЖНЫЙ МАРШРУТ. С самого начала этот маршрут однозначно ассоциировался с Ираном и в силу этого обстоятельства серьезно не рассматривался и не был активно задействован в решении проблем транзита каспийской (в частности азербайджанской) нефти. Между Ираном и Западом (главным образом США) уже с момента распада СССР установились крайне напряженные отношения. Фактически Иран все эти годы находился (и продолжает находиться) в состоянии геополитической изоляции, поэтому южный маршрут активно никогда не обсуждался. Между тем, для самого Азербайджана этот маршрут (особенно с выходом в Персидский залив) с прагматической точки зрения был весьма притягателен: наличие готовой нефтяной инфраструктуры, непосредственный выход на восточные рынки, активное вовлечение в процессы Южного Азербайджана и т. д. Вместе с тем, этот маршрут изначально был также заряжен наличными и потенциальными конфликтами. В случае актуализации этого маршрута Иран неизбежно оказался бы в поле столкновения интересов, поскольку был объективно "предрасположен" к конфликтам: напряженность с Ираком, курдская проблема, "азербайджанский фактор", вовлеченность в афганскую войну и т.д.

ВОСТОЧНЫЙ МАРШРУТ. Возможность транспортировки каспийской нефти через Афганистан к портам Пакистана или Индии на начальном этапе не воспринималась всерьез. Лишь в последующие годы эксперты стали обращать внимание на целесообразность транзита нефти и газа на Восток. Появились грандиозные (по протяженности и себестоимости) китайские, пакистанские и транснациональные проекты трубопроводных маршрутов для транзита энергоресурсов из стран Центральной Азии в восточном направлении. Отметим, что в отношении Азербайджана "восточный вектор" никогда не входил в плоскость практического рассмотрения. Вместе с тем, и в восточном направлении ключевые для ориентации маршрутов ареалы были с самого начала охвачены войнами (Таджикистан и особенно Афганистан). До недавнего времени афганская война не ассоциировалась с нефтью. Однако, с появлением восточных проектов маршрута ход войны все чаще стали интерпретировать в терминах нефтяной дипломатии. В последние годы в каспийскую нефтяную игру активно вовлекаются многие восточные страны (Китай, Япония, Южная Корея). Это обстоятельство в немалой степени влияет на актуализацию восточных маршрутов и содействует провоцированию новых "очагов конфликта".

ЗАПАДНЫЙ МАРШРУТ. Проект Баку-Джейхан с несколькими альтернативными вариантами (через Армению или Грузию) с самого начала каспийской нефтяной стратегии был в центре внимания Запада. С этим проектом однозначно связывал свои планы и Азербайджан. Армянский вариант западного маршрута, несмотря на все лоббистские усилия ряда западных стран и компаний, был изначально неприемлем для официального Баку, в силу карабахского конфликта и сохраняющейся оккупации азербайджанских земель. После принципиального блокирования азербайджанской стороной данного варианта главное внимание сосредоточилось на реализации грузинского варианта западного маршрута. С этого момента (с 1995 года) резко возросла нефтетранзитная роль Грузии и начался форсированный процесс ее вовлечения в каспийскую нефтяную игру.

Вместе с тем, и Грузия с самого начала была насыщена конфликтами и напряженными зонами. Юго-осетинский и абхазские конфликты, даже оставаясь в фазе "негативного мира", в течение многих лет держали Грузию в состоянии неопределенности. В скрытой форме сохранялась напряженность в Аджарии, находящейся в зоне нефтепровода. Не очень спокойно было и на востоке Грузии. Причем, во всех указанных зонах находились российские военные базы, а границу Грузии с Турцией охраняли тогда российские пограничники. Контролируя конфликтами и военным присутствием Грузию, Москва могла успешно контролировать и нефтепровод. По этой причине задача "выдавливания" России из Грузии приобрела в тот период особую актуальность. К слову сказать, военный блиц-криг России против Грузии в августе 2008 года несомненно имел энергетическую подоплеку.

Западный маршрут был "напичкан" и другими реальными или возможными конфликтами. Наличие курдского фактора сохраняло повышенную конфликтность на всем нефтепроводном ареале и долгое время ограничивала возможности Турции. Была некоторая неопределенность и на морском ареале маршрута в свете нагнетания напряженности в кипрском вопросе. Перманентную угрозу для маршрута таил в себе и карабахский конфликт, казалось бы, застывший в неопределенном состоянии "ни войны - ни мира".

Эти и другие конфликты в зоне маршрута в ходе своего генезиса, возможно, не имели отношения к нефти. Но по мере роста напряженности в вопроса выбора маршрута происходила своеобразная "конвергенция" логики развития конфликтов и нефтяной дипломатии. Причем все заметнее проступала доминирующая роль последней. Конфликты и миротворческая дипломатия активно втягивались в зону влияния фактора нефти. Так, в частности, курдским фактором так часто подвергали сомнению шансы Турции на роль нефтетранзитной страны, что она оказалась вынужденной превентивными ударами решить эту проблему (минимизировать угрозу). Так что, болезненный и сложный процесс реализации западного маршрута на всех этапах был активно связан с процессом урегулирования и нейтрализации конфликтов - минимизации их деструктивного влияния..

РЕЗЮМЕ. В стратегическом плане нефтяная дипломатия нацелена на создание условий для решения ключевых проблем региона - в том числе и на обеспечение позитивного мира и экономического процветания. Но это из области конечных задач и возможных перспектив. Поскольку трубопроводная игра в регионе еще далека от завершения (на повестке дня транскаспийский газопровод и проект NABUCCO), то говорить о нейтрализации конфликтных угроз и успехе миротворческой миссии нефтяной дипломатии еще преждевременно. Сегодня регион все еще охвачен очагами наличных и возможных конфликтов. Пока многие из них в основном находятся в состоянии "негативного мира", с вероятностью трансформации в войну. И многое зависит от дальнейшего хода каспийской нефтяной игры.