Статья Игоря Мельникова "Что принес западным белорусам "советский рай"?", опубликованная ИА REGNUM 26 июля, несмотря на свой явно антинаучный и откровенно пропагандистский характер, вносит заметный вклад в белорусскую историографию. Данный текст, является ответом на статьи Николая Малишевского, посвященные политике II Речи Посполитой в межвоенный период и жизни Западной Белоруссии до 1939 года, опубликованные ранее ИА REGNUM. Статья Мельникова показывает, как попытка обличения "советского догматизма в отечественной исторической науке и публицистике" трансформируется в генерацию исторических мифов - антисоветских, антибелорусских, полонофильских.

Заявив о том, что "историк или публицист берется характеризовать то или иное событие, то он должен делать как можно более глубокий и всесторонний его анализ", Мельников и не попытался следовать собственному правилу в попытке "представить более полную историю Западной Беларуси". Нет в тексте Мельникова ни глубины, ни всестороннего анализа. Но есть интересные свидетельства (их достоверность предлагается принять на веру, без подтверждения) некоей 90-летней "бабушки Марии" и других знакомых автора.

Подобного рода подходы очевидно антинаучны и свидетельствуют, максимум, о персональном опыте знакомых г-на Мельникова, но уж никак не об истории разделенного в межвоенный период белорусского народа, часть которого проживала до воссоединения в 1939 году в Западной Белоруссии ("восточных окраинах" II Речи Посполитой). Автор надеется на то, что после ознакомления с его текстом (судя по месту опубликования - в т.ч. и в России) "многие по другому взглянут на "день освобождения Беларуси 17 сентября 1939 г.". Публикация Мельникова, ввиду ее вышеозначенного характера, не заслуживает ответа в духе академической науки. Она бы не заслуживала внимания вовсе, если бы не демонстрировала в чистом виде концентрацию нелепых утверждений, выработанных когортой "свядомых" публицистов за 20 лет варения в соку лимитрофного гетто и растиражированных далеко за пределы Белоруссии. Если такие авторы, как Александр Татаренко и Захар Шибеко утруждают себя более-менее обстоятельным изучением темы, за которую они берутся, то ревизионисты типа Игоря Мельникова не считают нужным прочитать даже популярную литературу, элементарно пролистать разделы учебников по истории Белоруссии, энциклопедии, справочники и даже словари, не говоря уж про описи дел в архивах.

Новое слово в науке попытался сказать Мельников, описывая советско-польские переговоры в Риге 1921 года. В его творческой, не замутненной знанием истории интерпретации причиной раздела Белоруссии на Западную и Восточную является испуг, пережитый поляками при предложении советской делегации включить в состав Польши не часть Белоруссии, а все белорусские земли. Т.е., по версии Мельникова, после поражения войск Тухачевского под Варшавой (советско-польская война), побежденные напугали победителей щедростью. "Советская сторона была готова отдать Польше почти всю Беларусь с ее столицей Минском, обосновывая это тем, что, мол, в Минске живет значительная польская диаспора. Но поляки испугались такой щедрости", - пишет Мельников. Однако, автор не развивает мысль дальше возложения вины за разделение белорусского народа на большевиков.

Интересная особенность: излагая свой взгляд на события, Мельников оперирует терминами "поляки" и "большевики", противопоставляя этническое и политическое. Автор замечательного во всех отношениях текста постоянно апеллирует к некоему примитивизму, бытовому, аллегорическому и даже метафорическому восприятию истории как таковой, истории конкретного народа, интерпретации общеизвестных, доказанных фактов в тесном переплетении с собственными вымыслами. В повествовании Мельникова в 1921 году "с человеческой точки зрения, большевики и поляки просто разделили Беларусь между собой, руководствуясь своими интересами, причем, как видно выше, тогда, в 1921 году, наши восточные соседи торговали белорусскими поветами, словно колбасой на рынке".

"В период с 1921 по 1939 гг. Западная Беларусь жила своей особенной жизнью", - утверждает Мельников, слабо знакомый не только с исторической наукой, но и азами политических наук. До столь категоричного утверждения не дошел ни один историк - ни советский, ни польский, ни российский, ни белорусский. Например в "Эканамiчнай гiсторыi Беларусi" (издана в Минске, в 1993 году) развитие Западной Белоруссии излагается в контексте событий как в самой II Речи Посполитой, так и с параллелями развития БССР. Вузовский двухтомный учебник (базовый в 90-е для истфака БГУ и других вузов) "Нарысы гiсторыi Беларусi" (см. т.2, издание Института истории АН Белоруссии, 1994 год) или шеститомника "Гiсторыя Беларусi" (см. т.5, Минск, 2006 год) придерживаются такого же подхода. И не только подхода, но и изложения событий, их оценки (о чем говорят хотя бы названия глав, параграфов и подзаголовков раздела 4 упомянутого шеститомника). Специфику подчеркивали все, кто обстоятельно изучал данную тему, но именно так вычленить Западную Белоруссию из исторического контекста, из истории Польши, и именно так ее охарактеризовать осмелился лишь Мельников.

У Мельникова своеобразное представление о методах исторической науки, отношение к источникам: кроме устных свидетельств вымышленных или реальных людей он вообще ни на что не ссылается. По мнению подающего надежды источниковеда, рассказ 90-летней "бабушки Марии" о жизни в Западной Белоруссии ("восточных окраинах" II Речи Посполитой) - "лучшее документальное свидетельство о той эпохе". На такой доказательной базе построена вся конструкция автора. Что делают эти безумцы в архивных хранилищах? Чем заняты остепененные люди на кафедре источниковедения Белгосуниверситета? Кого готовят в БГУ 5 лет на стационаре, еще столько же - в магистратуре и аспирантуре? Диктофон, карандаш в руки - и к бабушкам в деревню! А то понаразводили борменталей, как блох у Шарикова...

"Если семья была бедной или малообеспеченной, то польские власти платили пособие с учетом того, чтобы родители могли прокормить каждого ребенка", - цитирует Мельников "бабушку Марию". По ее словам, при инвалидности отца семейства белорусы получали пенсию от польского правительства. Кому и какие выплачивались пособия во II Речи Посполитой, прекрасно изложено более авторитетными исследователями, нежели Мельников, основывавшихся на более серьезных источниках, нежели воспоминания некоей бабки из Мядельского района (при всем уважении к угрям и костёлам этого края). Польские и белорусские исследователи давно закрыли ту тему, которую Мельников с "бабушкой" пытается открыть (см., напр.: Грузiцкi Ю.Л. Эканомiка Заходняй Беларусi у складзе Польшы (1921-1939 гг.) / Эканамiчная гiсторыя Беларусi. - Мiнск: Экаперспектыва, 1993. - С. 188-201).

"Заработки в Прибалтике", о которых упоминает Мельников (точнее - "бабушка Мария"), явились прямым следствием крайне тяжелого, отчаянного положения крестьян в Западной Белоруссии, вследствие чего десятки тысяч белорусов покинули историческую родину. Не от хорошей жизни белорусские крестьяне массово мигрировали по Польше, отправлялись на заработки в Прибалтику и в более дальнее зарубежье. О причинах этого явления подробно повествовала польская пресса межвоенного периода - как католическая, так и светская либеральная (коль уж скоро исследования советских историков, подкрепленные статданными, некоторыми отвергаются с порога). Причины этого явления известны даже школьнику: безземелье подавляющего большинства крестьянских хозяйств Западной Белоруссии, крайне низкие заработки батраков, "комасация" и ликвидация сервитутов, насаждение осадничества и др.

"Польские власти не притесняли православных", - утверждает Мельников (или его бабушка). Но есть и иные, более авторитетные и не голословные свидетельства. Архиепископ Афанасий (Мартос), откровенно враждебно настроенный к Советской власти, в своей книге "Беларусь в исторической, государственной и церковной жизни" (издана в 1966 году в Буэнос-Айресе) пишет о политике польских властей в Западной Белоруссии: "Государственные власти называли украинцев русинами. Белорусской национальности вообще не признавали. При выдаче документов белорусам графа "национальность" не заполнялась. То же самое делали с анкетами во время народной переписи, производившейся каждые десять лет. По программе польского правительства белорусы являлись объектом полонизации, а Западная Беларусь называлась "Крэсамi Всходнiмi" - т.е. восточными окраинами Польши. Другие национальности признавались". Поясняя причины сокращения вдвое количества православных приходских церквей и монастырей в Западной Белоруссии к уровню 1914 года, Мартос пишет: "Разница объясняется тем, что польские власти закрыли все церкви в учебных заведениях, госпиталях и тюрьмах; отняли у православных более 100 приходских церквей, некоторые отдали католикам, а часть оставили закрытыми; более десятка церквей разрушили. Из 13 мужских и женских монастырей довоенного времени осталось 5. Остальные 8 монастырей (6 мужских и 2 женских) переданы католикам или использованы на государственные нужды. Особенно пострадали в этом отношении Подлясье и Холмщина. Земли и многие дома монастырские и церковные были конфискованы. На приходскую церковь выделялось только 33 гектара земли, около того оставлялось и за монастырем". Священник пишет о бесправии Православной церкви в Польше, о вмешательстве польских властей в ее дела.

В т.5 шеститомного исследования "Гiсторыя Беларусi", авторов которого трудно заподозрить в симпатии к большевизму или русофилии (в т.ч. редактора М. Костюка), в разделе "Римско-католическая церковь и окатоличивание населения" подтверждается описанное архиеп. Мартосом, а в разделе, посвященном Православной церкви, со ссылкой на архивные документы констатируется: "В конце 20-х началось уничтожение православных святынь. В ходе "ревиндикации" в отобранных православных храмах ломали иконостасы, уничтожали произведения скульптуры, декоративно-прикладного искусства. Наблюдались акты вандализма на православных кладбищах... польские власти стремились превратить православную церковь в инструмент полонизации западнобелорусского населения".

Можно и нужно в процессе научной дискуссии ссылаться на исследования авторитетных исследователей, польский официоз, архивные документы, альтернативные личные свидетельства. Только в случае с текстами, подобными тем, которые презентовал Мельников, такой необходимости нет, т.к. он сам задал соответствующий тон.

Чем дальше Мельников описывает быт западнобелорусских крестьян, тем более фантастическими аргументами он оперирует. Например: "каждое хозяйство получало свою полоску земли". Здесь Мельников (или "бабушка Мария"?) явно путает БССР и Западную Белоруссию. В Западной Белоруссии землю не "получали", а покупали. А вот в соседней БССР земля являлась общенародной собственностью, не являлась предметом купли-продажи; в БССР семьям колхозников выделялись небольшие наделы под огороды.

После эпизода с "получением земли" в Западной Белоруссии (словно в собесе), Мельников приводит прелюбопытнейшее воспоминание "бабушки Марии": войт с кучером развозили детей в школу на своей "фурманке", работники гмины устраивали экскурсии с прослушиванием телефона и угощениями. "А потом, как сейчас помню, поили нас кофе с булочками", - цитирует Мельников бабушку. Подобные пассажи достойны самых резких оценок, т.к. Мельников вызвался "представить более полную историю Западной Беларуси", причем сделать это при максимально глубоком и всестороннем анализе. Стоит напомнить Мельникову, что в этот же период миллионы жителей Западной Белоруссии и Западной Украины недоедали, тысячи белорусских детей умирали от голода и сопутствующих ему болезней. Поэтому "кофе с булочками" от "бабушки Марии" выглядит как откровенное кощунство. Возможно, подобный эпизод имел место в отдельно взятом населенном пункте. Но преподносить его как норму жизни детей Западной Белоруссии - это не только антинаучно, но и аморально.

Что касается школьного образования, то власти II Речи Посполитой действительно уделяли ему большое внимание в контексте политики полонизации. Нельзя сказать, что повсеместно строились новые школы и уж тем более будет против правды сказать, что строились школы для белорусских детей. Школы строились, но для будущих поляков, для перевоспитания белорусских детей и их ополячивания. Общеизвестные цифры: в Западной Белоруссии к 17 сентября 1939 года не осталось ни одной белорусской школы, ни одной белорусской гимназии, ни одного белорусского театра, ни одной белорусской публичной библиотеки, ни одного белорусского журнала. Т.е. около 400 белорусских школ и гимназий (в Вильно, Новогрудке, Несвиже, Клецке, Радошковичах и др.) были закрыты или перепрофилированы в польские. Это была целенаправленная политика польского правительства, что убедительно доказали не только белорусские историки на цифрах, фактах, документах, но и польские историки - на данных польской периодики 20-30 годов, польских статданных, цитируя официальные документы польской администрации. Авторы вышеупомянутого шеститомного исследования по истории Белоруссии (под ред. М.Костюка), в гл.3 "Духовная жизнь в условиях полонизации", ссылаясь на польское статистическое исследование 1937 года, пишут: "В 1931 году 43% населения края было безграмотным, а в Полесском воеводстве этот показатель достигал 50%". Говоря о школьном образовании, авторы констатируют: "Польские школы не могли обеспечить обучение всех детей хотя бы на уровне начального образования. Согласно данным официальной статистики, в 1937/38 учебном году в Виленском, Новогрудском и Полесском воеводствах школу посещали лишь около 80% детей в возрасте 7-13 лет. Однако на самом деле контингент детей, не посещавших школу, был большим". Со ссылкой на архивные и академические источники, авторы констатируют: "Студентов вузов белорусской национальности в стране в 1937/38 учебном году насчитывалось всего 218 человек".

Мельников по каким-то своим соображениям, руководствуясь своеобразным пониманием глубины и всестороннего анализа исторического факта замалчивает очевидное, стремится нелепыми зарисовками в духе "одна бабка сказала" опровергнуть давно доказанные факты, вывернуть белорусскую историю наизнанку. Даже польские историки, критично настроенные к России и СССР белорусские историки не решились представить ситуацию в подобном свете. Если бы Мельников обратил внимание на энциклопедическую литературу, на широко известные работы типа "Нарысы гiсторыi Беларусi" (в 2 т.) или "Гiсторыя Беларусi" (в 6 т.), то сделал бы ряд важных оговорок. Но Мельников не сделал их, представляя положение белорусов "за польским часам" в виде рая неземного, лубка.

Элементарное сопоставление изложенных Мельниковым деталей в рассказе "бабушки Марии" о том, как польские власти строили новые школы для белорусских детей (в которых могло учиться 250 школьников при 4 учителях) вызывает закономерный вопрос: при таком соотношении учителей и школьников может ли быть обеспечено хотя бы подобие учебного процесса? Описанное Мельниковым со слов "бабушки" - отсталость даже по меркам XVIII века, сколь бы не была светла школа, сколь бы не был восхитителен "настоящий профессионализм" этих 4 учителей. Т.е. Мельников вместе с "бабушкой Марией" откровенно издеваются над историей белорусского народа, над историками, над читателями.

"Польские пограничники не цеплялись к контрабандистам, разрешали торговать", - приводит Мельников свидетельство некоего пенсионера Антона Борисевича. Подобное утверждение также противоречит всему, что знает историческая наука о деятельности польской погранслужбы в межвоенный период. Одним махом Мельников отправляет в мусорную корзину архивы польских госучреждений, мемуары офицеров пограничной стражи, комплексы документов советских архивов - вообще всё, что было предметом внимания польских, белорусских, германских историков-архивистов. Польские пограничники предстают в образе какого-то сброда разгильдяев, праздно шатающихся среди торговцев самогоном и колбасой, флегматично глядящими на потоки контрабанды. Судя по описанию бойкой приграничной торговли, советские пограничники тоже где-то спали в кустах, сочиняя оперсводки на тему борьбы с контрабандой, бандами "белополяков", агентами дефензивы. История ареста Бориса Савинкова и вовсе выглядит какой-то нелепостью.

Еще одна "бабушка" из деревни Рубежевичи - Юзефа Тростянка - "рассказывала, что вся деревня работала на "панской" земле. "Пан" приезжал из Варшавы. "А что, все работали на его земле. Он ведь давал работу, хлеб", - отмечает старушка. А когда пришли Советы, дом "пана" сожгли". Стало очень бедно". Здесь показания интервьюера путаются: ранее он утверждал, что "каждое хозяйство получало свою полоску земли", а Тростянка свидетельствует о том, что "все работали на его земле" (т.е. пана). По складывающейся картине выходит, что каждое хозяйство белорусских крестьян обрабатывало полоски не своей земли, а земли польского пана и тем самым добывало хлеб насущный. Между делом крестьяне гнали самогон и изготавливали колбасы для контрабандных поставок "восточным соседям". Проясняется этимология пресловутой "чарки и шкварки", но причины падения жизненного уровня западнобелорусских крестьян от сожжения панского дома остаются неразъясненными. И где же заявленная сходу Мельниковым "глубина" изучения события?

Мельников утверждает, что НКВД арестовало мядельского лесника только лишь за то, что он являлся представителем "польской вертикали власти". Автор не поясняет, по каким критериям власти II Речи Посполитой подбирали кандидатов на должность лесника, почему такое внимание именно к лесникам проявляли сотрудники НКВД и партизаны Западной Белоруссии (о них Мельников вообще не говорит ни слова). Он тут же ссылается на пояснения пресловутой "бабушки Марии": "Как кто был зажиточным, имел чуть больше чем у других, так его сразу и записывали во враги". Оставим последнее утверждение на совести "бабушки" (или Мельникова). Что касается роли лесников, осадников и прочих представителей "польской вертикали власти" в Западной Белоруссии, то на эту тему издано немало сборников документов и материалов, мемуаров, серьезных научных монографий. Например: "Накануне. Западный особый военный округ (конец 1939 г. - 1941 г.): документы и материалы" (Минск, Национальный архив РБ, 2007), "НКВД-МВД СССР в борьбе с бандитизмом и вооруженным националистическим подпольем на Западной Украине, в Западной Белоруссии и Прибалтике (1939-1956)" (сборник документов, издан в Москве в 2008 году), монография брестского историка Василия Ласковича "Подвиг Коммунистической партии Западной Белоруссии (КПЗБ) 1919-1939гг.: исторический очерк" (издана в Бресте в 2002 году, сам Ласкович - участника партизанского движения в Западной Белоруссии), статьи гродненского историка Михаила Василючека (также живой свидетель жизни "крессов всходних", кандидат исторических наук, преподает в Гродненском университете) и мн. др. Но зачем Мельникову утруждать себя, ездить в архивы или изучать хотя бы изданные и вполне доступные сборники документов? У Мельникова есть "бабушка Мария".

У Мельникова есть странный знакомый - гродненский писатель Алексей Карпюк, заявляющий о том, что во II Речи Посполитой была свобода слова: "Если "при панах" человека арестовывали по политической статье, на следующий день об этом писали во всех газетах. И, что самое главное, писали с разных точек зрения". Поразительно, но Ласкович, Василючек и многие другие заявляют о том, что ничего подобного не было: свирепствовала цензура, белорусские издания (даже нейтральные) преследовались, закрывались и, в лучшем случае - издавались подпольно. Об этом написано множество работ - как академических (в т.ч. т.5 шеститомника "Гiсторыя Беларусi"), так и публицистических (Георгий Атаманов и др.). По Мельникову выходит, что Сергей Притыцкий и Вера Хоружая, Василий Ласкович и Николай Орехво, Василий Корж и многие другие неадекватно оценивали происходящее, а "бабушка Мария" и прочие, на которых ссылается автор - "истина в последней инстанции". По Мельникову выходит, что произведения писателя Максима Танка (также деятель компартии Западной Белоруссии, участник событий, автор известного "Миколка-паровоз") - плод больного воображения? Филипп Пестрак при написании романа "Встретимся на баррикадах" тоже, мягко говоря, фантазировал на отвлеченные от реальности темы?

Мельников откровенно лжет, утверждая, что военнослужащих Войска Польского, польских полицейских, сотрудниках польской администрации "советская власть априорно ставила вне закона, присвоив им названия "враги народа" и "конрреволюционные элементы". Автор или не понимает написанного им же, или сознательно искажает контекст событий. На самом деле "вне закона" в 1939 году уже никто не объявлялся (Мельников, видимо, не понимает смысла термина "вне закона", как и термина "грабеж"). Репрессии были, подозреваемыми в неблагонадежности являлись, в первую очередь, польские военнослужащие, сотрудники полиции, чиновники, помещики и буржуазия. Но далеко не все они были репрессированы. Мельников не утруждает себя ссылками на документы или авторитетные исследования (например, Виктора Земскова), расстановкой акцентов, а просто утверждает: "В период с 17.09.1939 по 22.06.1941 на территории Западной Беларуси было арестовано 44 981 человек. Большинство из этих людей впоследствии будут расстреляны, либо окажутся на стройках ГУЛАГа". Судя по контексту, Мельников пытается представить арестованных и депортированных невинными жертвами. Были ли среди расстрелянных те, кто совершал чудовищные преступления против пленных красноармейцев в польских концлагерях, осуществлял акты откровенного геноцида белорусов во время подавления крестьянских восстаний (о чем пишут белорусские историки Василий Ласкович, Владимир Егорычев и мн. др.) - ревизионисту дела нет.

Мельников не цитирует ни одного документа, не ссылается ни на одну публикацию, пытаясь представить себя знатоком темы, за которую взялся: "Читаешь документы, и диву даешься. Советская власть пришла в Западную Беларусь словно медведь в посудную лавку, словно варвар в картинную галерею, круша и разворовывая все на своем пути". Какие документы читал Мельников, чтобы сделать такой, мягко говоря, странный вывод? Воспоминания "бабушки Марии"? О какой "картинной галерее" речь в этом мельниковском королевстве кривых зеркал?

Ненависть ко всему советскому, белорусскому, русскому - вот причина появления "кофе с булочками" и "американских автомобилей". Для монохромного взгляда Мельникова на жизнь в Западной Белоруссии характерен уникальный контраст: белое - сытая, вольная, жизнь "за польским часам", черное - "советские реалии, проявившиеся в массовых репрессиях, русификации, антирелигиозной политике и уничтожении белорусского исторического наследия, которое поляки за двадцать лет своей независимости не только сберегли, но и приумножили". Но это не историческая близорукость, а, как минимум, историческая амнезия. Как говорит народная мудрость, "кто старое помянет - тому глаз вон, а кто забудет - тому оба". В этом смысле Мельников не только слеп на оба глаза, но также страдает историческим беспамятством, невежеством и обскурантизмом.

Сказки про "русификацию" Мельников может рассказывать "бабушке Марии" - они давно уже не актуальны даже для таких "сознательных" историков, как Михаил Костюк и Леонид Лыч. Пока Мельников застрял на уровне мифов, характерных для местечковых публицистов 90-х годов прошлого века, молодое поколение белорусских историков (Евгений Миранович и др.) ушли далеко вперед в реконструкции событий Западной Белоруссии. Не выказывая пиетета к советскому прошлому, они, тем не менее, не склонны идеализировать жизнь белорусов на "кресах всходних" и демонизировать советские реалии после воссоединения белорусского народа 17 сентября 1939 года.

Стремясь доказать неправоту Малишевского, обвиняя его в догматизме, Мельников опровергает тезисы белорусской историографии начала 90-х, явленные в трудах "свядомых" историков, отнюдь не питающих симпатий к БССР, Советской власти, выступающих с прозападных позиций, демонстрирующих умеренно-русофобские пассажи в своих трудах. Мельников пытается опровергнуть тезисы, явленные в вузовских учебниках и академических трудах современных белорусских ученых. Делает он это неумело, антинаучными методами, безуспешно и позорно.

Р.S.

Моя ныне покойная бабушка Мария, всю жизнь прожившая в деревне Минской области, заставшая и польского пана (местного помещика), и советскую коллективизацию, не жаловавшаяся на память, свидетельствовала о прямо противоположном, нежели "бабушка Мария" Мельникова. Дочь Георгиевского кавалера, бывшего старостой в годы Великой Отечественной и руководителем колхоза при советской власти, она позитивно восприняла бегство в Польшу пана и коллективизацию, позволившую жителям деревни обустроить свой быт. Ее поколение, благодаря советской власти (которую моя бабушка отнюдь не идеализировала) перестало считать кожаную обувь роскошью, стало есть досыта и полностью избавилось от безграмотности (образование получила на белорусском языке). Сама она была из бедной многодетной семьи, ее муж (мой дед) - сирота, познавший прелести жизни на Западе во Франции. Вместе с двумя другими белорусскими подростками в годы Великой Отечественной он кормил свиней у "французского бауэра", ел со свиньями из одного корыта и спал рядом с ними. Дед не любил вспоминать войну и о том, что он был "гастарбайтером" не в Германии ("как все остальные"), а во Франции, рассказала уже бабушка, после его смерти. Со слов деда (в пересказе бабушки) просвещенная французская мадам гуляла под зонтиком, а дети тайком наблюдали эту идиллическую параллельную реальность. Знала ли мадам о том, что представляют собой голодные свиньи, с которыми живут белорусские "гастарбайтеры" - осталось невыясненным. Но представление об этом имеет каждый, кто имел дело с этими животными (выросшим в городе рекомендуется кинофильм "Snatch", режиссер Гай Ричи).

Когда идиллии французской семьи стал наступать нечаянный конец вследствие наступления союзников, дед "приписал" себе годы, чтобы его взяли в Красную армию. После войны водитель фронтовой полуторки женился и построил дом при помощи "репрессивной" (судя по тексту Мельникова, а также ревизионистов из РФ) Советской власти. Затем, не без помощи колхоза, построил еще один дом - в два раза больше прежнего, т.к. в семье было пятеро детей. Он был простым шофером, 25 лет отработавшим в колхозе и удостоенном медали "Ветеран труда" (которую никогда не носил). Но это частный случай одной из многих белорусских семей, который так и остался бы в моих воспоминаниях, если бы г-н Мельников не обратился к личным воспоминаниям как самому надежному аргументу в дискуссии, при попытке "делать как можно более глубокий и всесторонний его анализ". Каким бы ни был персональный опыт моей бабушки Марии или Марии из другого района той же Минской области - это опыт конкретных людей, а не история всего народа.

История белорусского народа состоит, несомненно, из историй многих белорусских семей. Но Мельников даже не пытается объективно взглянуть на исторический процесс, свою доказательную базу строит на тенденциозно подобранных "рассказах". И уж если вопрос станет так: верить ли мне моей бабушке Марии или "бабушке Марии" Мельникова при восприятии эпохи именно предлагаемым им методом, то я верю своей бабушке, взрастившей меня в своем доме, рассказывавшей мне о том, что пережила она. В своей бабушке я уверен, а в "бабушке Марии" Мельникова - нет.