Ставропольский край, 20 октября, 2014, 11:06 — ИА Регнум. ИА REGNUM публикует мнения экспертов по текущей ситуации в регионах Северного Кавказа. Предлагаем читателю интервью руководителя научного направления «Политическая экономия и региональное развитие» Института экономической политики им. Е. Т. Гайдара Ирины Стародубровской.

После некоторого времени информационного «затишья» вооруженное противостояние на Северном Кавказе вновь стало занимать существенное место в новостных лентах. На ваш взгляд, имеет ли место сейчас в северокавказских регионах реальное ухудшение обстановки или мы наблюдаем чисто медийный эффект, когда события, несколько месяцев не слышные за украинским «информационным шумом», вновь сделались заметны на фоне замедления эскалации на Украине?

В любом долгосрочном конфликте интенсивность противостояния носит волнообразный характер. Иногда это короткие волны, иногда они могут занимать десятилетия. Так, в Российской империи репрессии власти после убийства народовольцами царя Александра II сбили волну насильственного сопротивления практически на 20 лет. Но базовые причины конфликта ликвидированы не были, и к началу ХХ века массовое насилие возродилось в еще худшем варианте.

Думаю, что в предшествующие месяцы мы имели дело с реальным спадом насилия, спадом террористической активности на Северном Кавказе. Собственно, все данные о потерях за этот период подтверждают, что это именно так. Вопрос в том, имеем ли мы дело с долгой или с короткой волной. Я скорее склонна видеть второй вариант. Думаю, что снижение интенсивности деятельности боевиков можно объяснить рядом факторов: сменой руководства в центре вооруженного сопротивления — «Имарате Кавказ», оттягиванием части носителей идеологии насилия во внешние вооруженные конфликты (судя по некоторым данным, не только в Сирию, но и на Украину), усилением силового давления в связи с проведением Олимпиады в Сочи и нарушением связей между элитами северокавказских республик и «лесом».

Однако все эти факторы могут влиять на динамику текущей ситуации, но не подрывают глубинные основы конфликта. Поэтому думаю, что спад насилия не будет долговременным. Роль катализатора здесь, безусловно, играет создание на территории Сирии и Ирака так называемого Исламского государства, провозгласившего установление халифата. Не надо упрощать влияние данного фактора на ситуацию на Северном Кавказе. По имеющейся информации, даже среди боевиков ИГ пользуется далеко не безоговорочной поддержкой. Но очевидно, что появление подобного центра притяжения будет способствовать активной мобилизации наиболее непримиримой оппозиции, сторонников вооруженного джихада. А это — весьма неблагоприятный фон для надежд на устойчивое улучшение ситуации.

В чем, на ваш взгляд, основная причина высокого уровня насилия на Северном Кавказе?

Высокий уровень насилия на Северном Кавказе обычно объясняется проникновением в регион радикальных исламских идеологий вкупе с клановостью, коррупцией и прочими болячками социальной системы. Думаю, что это несколько упрощенный взгляд на проблему. С моей точки зрения, дело в специфике того исторического периода, который переживает сейчас этот регион. Общий кризис экономической и социальной системы, пережитый страной в конце 1980-х — начале 1990-х, дополнился на Северном Кавказе размыванием типичных для традиционного общества отношений, активной урбанизацией. Все это породило достаточно болезненную ситуацию.

Традиционные социальные регуляторы поведения человека перестали действовать, новые еще не сформировались. В результате единственным мерилом успеха человека становится богатство вне зависимости от того, каким способом оно нажито, и показатель этого богатства — демонстративное потребление. Резкое изменение устройства общества обесценивает межпоколенческую передачу правил и норм поведения, на поверхность выходит межпоколенческий конфликт, молодежь начинает самостоятельно искать новые жизненные ценности и смыслы. Наконец, государство, ослабевшее в результате кризиса, оказывается под контролем отдельных элитных групп, обладающих экономическим потенциалом и потенциалом насилия, и вынуждено «покупать» лояльность этих групп за счет ограничения возможностей для других категорий населения.

Собственно, подобная ситуация не может не провоцировать насилия. Там, где нет правил игры, господствует право сильного. Там, где потенциал насилия не контролируется государством, он неизбежно оказывается задействован в конфликтах. Там, где социальная система не дает молодежи возможностей продвижения, ничто не мешает ей в отсутствие сдерживающих норм выражать свой протест насильственными методами. Какая идеология будет взята на вооружение для оправдания этого протеста и насилия — это уже второй вопрос. Сейчас это в первую очередь радикальный ислам, но совсем недавно аналогичную роль в разных частях мира играли и национализм, и маоизм. Важно, что ситуация формирует спрос на подобную идеологию, а спрос неизбежно рождает предложение.

Предложены ли федеральной властью за последние два-три года какие-либо новые подходы к искоренению причин насилия на Северном Кавказе? Насколько вообще федеральную политику в регионе можно считать эффективной?

В последнее время федеральная политика все более ориентируется на доминирование силовых методов. Период «оттепели», когда в нескольких регионах действовали комиссии по адаптации бывших боевиков и власть поддерживала урегулирование разногласий между конфликтующими религиозными направлениями, явно остался в прошлом. И создается иллюзия, что силовое давление действует, вооруженный протест спадает, потери сокращаются. Думаю, что это очень опасная иллюзия.

Недавно мне пришлось разбираться в модели урегулирования конфликта в Северной Ирландии. Там сейчас доступны мемуары и биографии тех, кто раньше считался лидерами вооруженного подполья, боевиками и террористами. Так вот, меня поразило, как эти люди реагировали на каждый очередной виток репрессий и бесчинств со стороны британских войск. Не с возмущением и ужасом, а с плохо скрываемым чувством морального удовлетворения. Да, конечно, люди страдали. Но зато увеличивался поток рекрутов, пожертвований, возрастала общественная поддержка, повышался моральный дух «борцов за правое дело».

Боюсь, что эта логика достаточно универсальна. Любой насильственный конфликт, любое силовое давление запускает то, что в науке называется спиралью насилия, — стремление ответить еще большим насилием на прошлые насильственные действия другой стороны. И по мере развертывания конфликта подобное стремление нарастает у всех его участников. Поэтому в условиях длительных насильственных конфликтов вполне можно силовыми методами успешно бороться с вооруженным сопротивлением и терроризмом, но невозможно успешно их побороть. По той информации, которую удается получить, подавляющее большинство тех, кто сейчас пополняет ряды вооруженных формирований, — это как раз люди, подвергшиеся силовому давлению.

В последние два года в двух весьма неспокойных северокавказских республиках — Дагестане и Кабардино-Балкарии — сменились руководители. Насколько глубокие перемены в структуре управления, в общественном укладе данных республик вызвала смена власти? Каковы, с вашей точки зрения, первостепенные шаги, которые должны были бы сегодня предпринимать лидеры этих регионов?

Думаю, здесь самое важное то, что смена руководителей в республиках очередной раз прошла недемократическим путем. Интеллигенция, активисты гражданского общества на Северном Кавказе выступали за проведение всеобщих выборов. Люди в регионе реально хотели повлиять на то, как дальше будут развиваться те территории, на которых они проживают. Такой возможности им не дали.

А надежды на то, что назначенные сверху руководители захотят или смогут всерьез изменить ситуацию в республиках, по-моему, тщетны — они, собственно, представители той самой северокавказской элиты, которая активно участвовала в формировании сложившейся системы и вполне комфортно чувствуют себя в ее рамках. Думаю, для республик Северного Кавказа еще более важно, чем для других российских регионов, обеспечить возможность открытого диалога о путях дальнейшего развития, сформировать механизмы обновления элит, восстановить ответственность власти перед обществом. Собственно, выборы главы региона — наиболее естественный путь решения этих задач. Но пока никаких подвижек в этом направлении не наблюдается.

Что касается программы действий для власти, то о ней уже приходилось писать неоднократно. В первую очередь это поддержка местного бизнеса и продуманные шаги в направлении его легализации, развитие механизмов общественного диалога и мирного урегулирования конфликтов. Очень важно привлекать новых, в первую очередь молодых людей к формированию и реализации значимых для республик проектов, налаживать взаимодействие власти и гражданского общества. Может показаться, что все это общие слова. Но в условиях Северного Кавказа, где сообщества глубоко расколоты социально, имущественно, идеологически, создание механизмов взаимодействия и продвижения поверх существующих разломов, вне зависимости от идеологических штампов, — действительно очень важная задача.

В какой мере на положение на Северном Кавказе влияет ухудшение экономической ситуации в России в целом? Будут ли негативные экономические процессы, в случае их развития, иметь политические последствия на Северном Кавказе, в чем эти последствия могут состоять, как возможно предотвратить негативный эффект экономики на кавказскую политику?

Положение Северного Кавказа в условиях ухудшающейся экономической ситуации будет определяться рядом факторов, действующих в разных направлениях.

Во-первых, экономика региона в значительной части направлена на самообеспечение домохозяйств и удовлетворение первичных человеческих потребностей — в пище, одежде, обуви. Очевидно, что спрос на подобную продукцию во многом детерминирован и будет падать медленнее, чем на многие другие товары, потребление которых обладает большей гибкостью. При этом я не очень верю, что продовольственные санкции приведут к расцвету экономики на Северном Кавказе. Не столько потому, что возможностей для наращивания производства нет, сколько потому, что здесь необходима серьезнейшая организационная работа в сфере логистики, выстраивания механизмов взаимодействия с мелкими производителями, и совершенно неясно, кто возьмет на себя эту инициативу. Во-вторых, экономика региона во многом зависит от дотаций из федерального центра, а они так или иначе будут сокращаться. И это может спровоцировать ухудшение во многих отраслях местной экономики — в строительстве, производстве мебели, производстве предметов демонстративного потребления, многих видов услуг и т.п. В-третьих, многие люди на Северном Кавказе обеспечивают свои семьи, работая в других регионах — на стройках, на нефтедобыче. Такие возможности также, судя по всему, будут сокращаться. Поэтому думаю, что ухудшение экономической ситуации в России неизбежно будет влиять на ситуацию на Северном Кавказе. А вот насколько серьезным будет это влияние, зависит от масштабов снижения финансовых трансфертов.

Если рассуждать абстрактно, единственный путь уменьшить или нейтрализовать негативное влияние экономической динамики — это поддержка местного бизнеса и улучшение инвестиционного климата. Причем поддержка не столько деньгами, сколько снижением административных барьеров, прекращением дискриминации по религиозному признаку, помощью в организации логистики. И резервы здесь действительно немалые. При этом, учитывая сложившуюся ситуацию, особый акцент, наверное, есть смысл сделать все-таки на аграрном секторе. Но если говорить о реальной ситуации, то политическая дестабилизация при снижении размеров «пирога» будет вызвана в первую очередь борьбой кланов за как можно больший его кусок, и в этих условиях вряд ли кто-то будет вспоминать о нуждах мелкого производителя.