Москва, 24 апреля, 2015, 21:17 — ИА Регнум. Наталье Борисовне Войновской 82 года. Сейчас она живет в Москве и является председателем общественной организации «Участники обороны и жители блокадного Ленинграда» района Орехово-Борисово Северное. Но Великую Отечественную войну она — тогда еще 8-летняя девочка — встретила в Ленинграде. И в начале сентября 1941 года ребенка в городе ждала не учитель первого класса, а массированная бомбардировка. Чтобы спасти, девочку хотели отправить в эвакуацию — одну из первых, когда детей по незнанию еще пытались вывозить на запад, — но эшелоны разбомбили и она вернулась домой. А дальше был голод, холод, бесконечные бомбежки, смерть близких и чудесное спасение. И хотя мало кому из ленинградцев удалось сохранить тот самый «блокадный хлеб» — ведь съедались любые крохи, — Наталья Борисовна бережно хранит его кусочки до сих пор.

«Все думали, что это ненадолго»

Мы были на даче под Ленинградом. Вдруг увидели на небе какие-то шарики, которые быстро расползались. Это началась бомбежка. Папа быстренько привез в Ленинград. Я тогда была записана в 1-й класс, но учебы так и не получилось. Вообще, все думали, что это все ненадолго. Считалось, что войны не будет, все скоро закончится. Отец ушел на фронт. Мать я не знала, она умерла сразу после моего рождения. Меня отправили в эвакуацию. Дали мешок с одеждой, а на руке было написано «Наташа Укке». Тогда у меня была такая фамилия, потому что дед был датчанин. Нас довезли на поезде до Луги. Но, несмотря на то, что на нашем поезде был красный крест, его начали бомбить. Попали снаряды в паровоз и первый вагон. Спасались как могли, бегом выскакивали и ложились в траву. Дальше поезд не пошел.

А 8 сентября фашисты окружили Ленинград плотным кольцом. Бомбили каждый день по несколько раз. Поначалу мы часто бегали в бомбоубежище, а потом уже не ходили туда, привыкли. Моей мачехе, в итоге, удалось эвакуироваться, а мы с бабушкой остались в городе. Когда разбомбили Бадаевские склады, то начался страшный голод. Первое время мы ходили туда искать еду: земля от взрыва была перемешана с сахаром, мукой и всем остальным. Мы приносили это домой, насыпали в кастрюлю с водой и ставили на буржуйку. Эту воду мы и пили.

«Люди уходили за хлебом и не возвращались»

Хлеба полагалось по 125 грамм в сутки. На месяц выдавали карточки. Хотя хлебом в привычном смысле его было сложно назвать. В состав «дуранды», как тогда его называли, входил столярный клей, жмых, солдатские ремни и иголки от хвои. Когда его приносили домой, то разрезали на мелкие кусочки, а после клали на буржуйку, чтобы те подсыхали. За этим хлебом надо было каждый день ходить в магазин. В очереди надо было стоять плотно-плотно друг к другу. Нельзя было делать промежутки, иначе кому-то может хватить хлеба, а тебе нет. У меня до сих пор есть этот хлеб. Сестра моей бабушки, Анна Филиповна, отдала его мне после войны. Каждый день она ждала своего сына. Ему было 17 лет, во время блокады он работал на заводе. Она всегда оставляла ему часть своего хлеба. А последнее время она не могла его дождаться. Неизвестно как он умер. Наверное, по дороге шел и сил не хватило дойти. Таких случаев было много. Мертвых подбирали на улице и на детских саночках увозили в крематорий и на кладбище.

«Было страшно выходить на улицу»

В одной из подворотней на меня напали ребята. Они требовали карточку. Я начала сопротивляться, а они вывернули мне руку и отобрали. Вот моя рука до сих пор не поднимается. Есть такая пословица «Бог шельму метит». Так вот оно и получилось. Война прошла, мы собрались во дворе с ребятами и тут Лешка рыжий около меня встал на колени и сказал: «Наташка, прости меня. Это я у тебя тогда карточку взял. Я же есть хотел». Вообще мне страшно было выходить во двор. Были случаи, когда крысы набрасывались на людей.

«Воду брали из ямки, а топили книгами»

Мы жили тогда около Витебского вокзала. Зима. Окна выбиты. Двери открыты. Холодно. Света нет. У нас с бабушкой была буржуйка, которую мы топили книгами. Когда книги заканчивались, мы топили мебелью и притаскивали для топки что-нибудь деревянное. Спали в верхней одежде и в валенках. Первое время за водой ходила бабушка, потом она не могла ходить, а только лежала, сил не было. Пришлось ходить мне. На замерзшем Веденском канале ленинградцы делали ямки, в которые надо было опускать ведро и набирать воду. Я ходила с кружкой и бидончиком. В то время никто не убирался. Было скользко и грязно на лестничной площадке. Споткнешься так в подъезде, прольешь всю воду, а обратно сил нет идти. Обидно. Бывало и не пойдешь обратно за водой.

«Ленинградцы верили в победу»

Случай был. У бабушки сын работал на заводе, ему было тогда 18 лет. Пришел как-то раз усталый, опухший и плачет. Просил взять костюм Бори (отца Натальи Войновской). Тогда на барахолке можно было все что угодно продать и купить. Бабушка умирающая лежит и говорит: «Война кончится, Боря вернется, а гражданского нечего будет одеть». Он тогда ушел. Больше я его никогда не видела.

«Как мне спасли жизнь»

Бабушка умерла. Я осталась одна. Потом и я не могла ходить. Все время лежала. Первые два года войны были самые тяжелые. По домам тогда ходили сандружинники и спрашивали, есть ли кто живой. Если есть пульс, то забирали. Меня увезли в детский дом. Там я пробыла какое-то время. А потом, зимой 1942 года я попала в эвакуацию по «Дороге жизни». Детей повезли по Ладоге в фургоне. Начался обстрел. Нам удалось выбраться, а за нами машина попала в воронку. Помню как обидно было, когда мне дали 3 ложки каши. Я негодовала, почему так мало дали мне еды, я же такая голодная. Только потом поняла, что они спасли меня. Если бы я съела больше, то умерла. Затем детей повезли в Калининскую область. Со мной в эшелоне ехала одна девочка с нашего же дома. Ее мама на заводе работала. Она знала, что моя мачеха сейчас находится в деревне. Туда меня и отвезли.

«Талочка выковырянная»

В этой деревне я была одна такая из блокадного Ленинграда. Худющая была страшно. На меня такую вся деревня приходила смотреть. Обозвали меня тогда «Талочка выковырянная». Моя мачеха жила дома у одной женщины, которая очень вкусно пекла блины. Такой вкусноты блины я больше не ела в своей жизни. Помню, как мне приходилось подстраиваться под деревенские манеры. В этой деревне все мылись в русских печках. Когда заслон открывался, то угли вытаскивали и клали туда солому. Ставили тазик с водой и залезали внутрь печи. А затем в сени выбегали, чтобы холодной водой обливаться. Таким образом все закалялись и никто не болел. В поле я тоже научилась быть деревенской. Еду на телеге с лошадью, в одной руке вожжи, кричу «но-о» и «пошла», да еще и с матюжком. А то как не деревенская буду, городская.

«Возвращение в Ленинград»

Еду я так в поле и вижу какой-то военный идет. Подъезжаю к деревне, а ребятишки бегут и кричат «Талка, Талка, твой отец вернулся». Я сразу и побежала в дом. Ему тогда после госпиталя дали повидаться с семьей. Я зашла в избу, а он ахнул и плюхнулся. Так мы не узнали друг друга сразу. После снятия блокады мы с мачехой вернулись в город. Все было разграблено. Оставшиеся в осажденном городе растаскивали вещи, чтобы выжить. Окна поначалу мы закрывали фанерой. Постепенно все заработало, я пошла в школу. Фашистов мы ненавидели и ждали победу.

Тут недавно был юбилей снятия блокады. По телевизору говорили: «Внимание, внимание, говорит Ленинград». У меня сразу мурашки по коже. Сразу вспомнился голос по радио в блокадном городе. Есть вещи, которые никогда не забываются.