В чьи ворота сыграет «Кремлевский список»?
Сообщение о том, что состоятельные россияне начали переводить активы из ЕС в Сбербанк, вызвало чуть больший шум, чем оно того заслуживает. По словам главы Sberbank Private Banking Евгении Тюриковой, речь идет о сотнях миллионах долларов. Так впору ли говорить о том, что российская элита вспоминает о своих российских корнях?
Происходящее больше напоминает робкую попытку отложить немножко на бедность. Сотни миллионов — это сотые доли от триллиона, объявленного американцами токсичным. Но может ли быть триллион токсичным? Особенно если это триллион долларов? Нет: токсичными могут считаться только те, кто вообразил себя его владельцами. Сами же деньги — не пахнут (деньги Каддафи, как известно, прекрасно ушли в оборот), более того, пока они лежат в банке определенного государства, они и работают на это государство. Неужели США на фоне своего госдолга, составляющего 20,6 триллиона, своими руками выведут из страны лишний триллион? Все эти деньги существуют в экономике в неизвлекаемом состоянии, то есть находятся в деле, а не лежат в виде перетянутых резинками пачек в сундуках. Речь в данном случае со стороны США идет не о том, что им надоел процесс, при котором российская элита своими руками развивает чужую экономику. Больший вес приобретает вектор, казавшийся дополнительным — разрушение геополитической воли Российской Федерации. Потому как Российская Федерация, с точки зрения зарубежных партнеров, взяла за моду слишком много себе позволять.
Крым и Сирия стали двумя последними соломинками, сломавшими хребет экономическому долготерпению. Тем более, что никакую свинью нельзя откармливать до бесконечности: когда-то же ее надо забивать…
Но откуда взялось само это дивное животное?
Весь постсоветский процесс можно описать в довольно несложных терминах, не сильно греша против истины.
Самым приятным бонусом для совокупного Запада оказалась деятельность оголтелых либероидов, чьим постулатом было в том числе и так называемое национал-уменьшительство. Эти деятели стояли на том, что развал на удельные княжества для России — дело благое и почти решенное. Разумеется, экономический процесс перекачивания активов шел нога в ногу с политическим: для конгломерации сырьевых придатков, которую планировалось организовать на месте Красной империи, развитая экономика не нужна и даже излишня.
Так, еще в 1989 году академик Сахаров создал проект «конституции Союза советских республик Европы и Азии», в котором была следующая формулировка:
«Бывшая РСФСР образует республику Россия и ряд других республик. Россия разделена на четыре экономических района — Европейская Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь».
Сахаровские умозрения послужили исходной точкой для рассуждений его последователей, идейно окормлявших «святые» 90-е. Интересно, что, выступая на конференции памяти Сахарова в 2009 году, Дмитрий Медведев, бывший тогда президентом РФ, говорил, что его идеи — глубокие и интеллектуальные. Никаких отрицательных оценок им Сахарову не было дано, равно как и даже намека на критику. И речь не о том, какие именно идеи Сахарова Медведев считает глубокими: самые возмутительные его построения в их грубой форме ушли из пропаганды, но с пьедестала Сахарова никто не сбрасывал. Мы все привыкли делить 90-е и нулевые, противопоставляя мрак и ужас первых — вставанию с колен вторых. Но, как показывают многочисленные примеры, это деление довольно условно.
Не случайно не в каком-нибудь 93-м, а в 2005-м философ и заслуженный деятель науки РФ Анатолий Ракитов, бывший советник руководителя ельцинской администрации, живописал свою знаменитую «теорию чистых туалетов», сводившуюся к тому, что всякие разговоры о величии страны нужно отбросить за ненадобностью, беря пример с западных стран, комфортных — и, что важно, маленьких. У Ракитова была замечательная мысль, что комфорт как таковой уже существует, он уже есть в Европе, и им можно причаститься, но нечего думать о русских дикарях, которые не могут воспринять этого божества: пусть себе остаются дома, был бы он «крохотным». Самое замечательное в этой ситуации — то, что в ней гарантированно невозможна никакая российская политическая воля, потому что России как таковой уже не будет.
По сути, это и есть философское крышевание распада страны — дополнительного к накоплению и переводу активов процесса.
Кроме идеологии комфорта, в ход шли и прочие оправдания, например, разного рода сепаратистских предпочтений, когда два райцентра, отстоящие друг от друга на сотни километров, могли начать меряться чуть ли не расовым превосходством, склоняя на разные лады пасквильный стишок о том, что сибиряк похож на русского, «как барс на барсука».
Всё вместе это уже попахивало воплощением плана «Ост», изобретенного Гиммлером в 1940-м («Русскому из горьковского генерального комиссариата должно быть привито чувство, что он чем-то отличается от русского из тульского генерального комиссариата. Нет сомнения, что такое административное дробление русской территории и планомерное обособление отдельных областей окажется одним из средств борьбы с усилением русского народа»).
Только делалось это не из любви исполнителей к фашизму, а просто так получалось в рамках выбранной схемы. Десяток лет развития в данном направлении привел к естественному чудовищному результату. Но даже после того, как этот результат был оценен, а тенденция частично приостановлена, — экономика «сырьевой сверхдержавы» кардинальных изменений не претерпела. Схема приобрела более цивилизованные для России формы, но, по сути, осталась прежней в части складывания заработанного здесь — в экономику там.
Однако в «нулевых» проявилась и другая тенденция — национал-охранительская, согласно которой избавление от коммунизма с сохранением уверенной централизации власти позволит России сконцентрировать мощь и стать сильной и процветающей. Даже на таком минимальном оздоровлении взгляда на жизнь российскому руководству при наметившейся поддержке граждан удалось сделать довольно много. Хотя ту промышленность и сельское хозяйство, которые имеются на данный момент, нельзя считать достаточными, тем не менее это очевидная демонстрация тяги к восстановлению, тенденций, демонстрирующих новые и новые тактические успехи. Возможно, интуиция подсказывала проводникам этой идеи, что без уверенно стоящей за их спиной России, обладающей армией и индустрией, их законные права на российские энергоносители и прочее сырье, обращаемое в хранящиеся на Западе активы, начинают в глазах Запада выглядеть неубедительно. Подобную неубедительность доказал, например, уже упомянутый Муамар Каддафи, которому не помогла никакая народная поддержка, при отсутствии развитой армии и ВПК оказавшаяся неспособной что-либо противопоставить «гуманитарным бомбардировкам».
Дело, конечно, не только в активах, но и в самой природе власти, которая не может бесконечно противоречить народным устремлениям. А то, что истерия 90-х вызвала народную реакцию, это очевидно: после недолгого периода эйфории пришло болезненное осознание того, что патриотизм граждан — это условие их общего выживания.
Беда в том, что существенная часть российской элиты себя к числу упомянутых «их» до сих пор не относила. А теперь вытащить пресловутый триллион, уже плотно превращенный в полезные для Запада проекты, обратно в Россию не представляется возможным. Но, может быть, это даст намек российской элите хотя бы краешком сознания слегка задуматься о том, что пора прекратить этот западный триллион наращивать? Тем более, что западные партнеры выучили Маркса назубок, и тезис о политике, которая зависит от экономики почти полностью, определил и будет определять их дальнейшие действия.