С мая 1915 г. бесконечной чередой шли черные дни русской армии. Обескровленная в тяжелейших оборонительных боях, она была вынуждена оставить весьма важные территории, города, крепости. Уже в июне были оставлены Карпаты, австрийцы вернули себе Перемышль и Львов, потеряны были практически все русские приобретения в Восточной Галиции. В августе-сентябре 1915 г. германцы вошли в Варшаву, взяли Новогеоргиевск, Ковно и Вильно, русские войска оставили Ивангород, Осовец, Брест, Гродно. Довоенные представления о русской военной силе оказались завышенными, и тем более сильным было разочарование. «В Англии мы готовы были сравнивать огромную мощь России с паровым катком, — вспоминал Ллойд-Джордж, — который движется медленно, но который стирает все на своем пути. Французы сравнивали русских скорее с молотилкой, которая постепенно вбирала в себя все силы немцев и в конце концов перемалывала их. Поражение 1915 года показало, что немцы были молотилкой, а русские — попавшими в машину колосьями».

Флаг и герб царской Болгарии

То, что вызывало разочарование у союзников, воодушевляло врагов, явных и скрытых. Август-сентябрь 1915 г. был временем принятия решения об участии в войне Болгарии. «Осложнения с Болгарией» заключались в том, — вспоминал сотрудник русского МИДа, — что военная партия и военные настроения в Болгарии росли в связи с ухудшением положения союзников на фронте, и в частности Сербии. По донесениям нашей миссии в Сербии и по сведениям сербской миссии в Петрограде, Фердинанд только ждал, когда военное положение Сербии настолько ухудшится, что выступление против нее Болгарии будет абсолютно безопасным, что вопрос о выступлении Болгарии против нас уже давно решен в положительном смысле, что совершенно фантастично думать о возможности победы сторонников нейтралитета, и единственное средство парализовать военно-стратегические последствия этого болгарского выступления — это самим напасть на Болгарию, выбрав для этого подходящий момент».

Бывший русский посланник в этой стране дал совершенно верное описание проблемы: «Именно Болгария играла решающую роль того дополнительного веса, который в конце концов опрокинул чашу весов; географическое положение предопределило эту ее роль». Безусловно, если бы Болгария отказалась от вступления в войну на стороне Центральных Держав, то ее последствия для России могли быть совершенно другими. Именно поэтому для германской стратегии болгарский вопрос в 1915 году был прежде всего вопросом восстановления прямого сообщения с Турцией. В сентябре 1915 года Ганс фон Вангенгейм изложил причины этой политики: «Без Болгарии мы не можем удержать Дарданелл».

Последняя задача становилась особенно важной по причине того, что осуществить «Канны» в Царстве Польском не удалось. 6 августа 1915 года Тирпиц записывает в своем дневнике: «Радость по поводу падения Варшавы является неполной. Во-первых, мы заняли только западную часть, а во-вторых, это, очевидно, доказывает, что русская армия в основном вышла из окружения. Верховное командование наконец все-таки убедилось в том, что Турции надо помочь через Сербию». Для успеха этой помощи необходимо было как минимум сочувствие Болгарии, пристально следящей за обстановкой на русско-германо-австрийском фронте. Великое отступление русской армии и отсутствие реальной помощи со стороны союзников широко обсуждались в болгарской прессе. Общий вывод был прост — Россия слаба, а союзники или не могут или не хотят ей помочь — в обоих случаях привлекательность Антанты для Болгарии ставилась под сомнение.

19 августа военный министр генерал Фичев был смещен генералом Жековым. Виной Фичева была переоценка возможностей русской армии. Фердинанд считал, что Фичев излишне доверительно отнесся к информации из французских и британских источников. Жеков не сомневался в победе немцев. Новый министр начал карьеру в 1881 г., когда поступил в Софийское военное училище. В это время там еще преподавали только русские или болгары, которые учились в России, первое свое образование получил на русском языке, так, юнкеров учили по русским учебникам. Однако особым русофильством он не отличался — самым сильным разочарованием его детства (Жеков родился в 1864 г.) был Берлинский конгресс, после чего у него установилось твердое убеждение — болгары помогут себе сами.

Фичев также отрицательно относился к России, однако был очень осторожен в прогнозах и суждениях. Его преемник сразу же заявил, «…что Болгария пойдет против кого угодно, но не против Турции». Как и его предшественник Фичев, Жеков получил высшее военное образование в Туринской военной академии, в период, когда в итальянской армии господствовали германофильские настроения. Однако Фичев — начальник Генерального штаба накануне 1-й Балканской войны, отличался не только осторожностью, но и независимостью во взглядах и суждениях, не чурался офицеров, получивших образование в России, что, конечно, не могло нравиться Кобургу. С Жековым было проще — он пронес свои твердые германофильские настроения через всю войну, вплоть до конца 1930-х годов, когда посещал съезд НСДАП в качестве почетного гостя и даже встречался с Гитлером.

Перемены в Военном министерстве были восприняты обществом как явное свидетельство перехода страны к открытой прогерманской и протурецкой политике. Но русское отступление всего лишь ускорило движение Софии к намеченному еще в 1913 году союзу с Константинополем. Без решения, пусть и паллиативного, болгаро-турецких противоречий, в центре которых была часть Македонии и Адрианополь, враждебность болгарской политической элиты к России и ее союзникам не могла реализоваться в более конкретное выступление.

Это была сложная задача. С одной стороны, турки были далеко не удовлетворены результатами 2-й Балканской войны, вернувшей им Адрианополь. Как отмечал Джемаль-паша: «Было существенно необходимо, чтобы Марица осталась турецкой рекой, и жизненно важно, чтобы Дедеагач был возвращен нам, так как он формирует естественную границу на побережье Эгейского моря. Во-вторых, было необходимо оставить в нашем владении Димотику, Саффанти и окружающую их территорию для обеспечения безопасности Адрианополя. И, если вспомнить о том, что 85% населения Гюмюлджини, Искетче и их округов является мусульманским, то нашим святым долгом было предпринять попытку вернуть эти земли».

У болгар был свой взгляд на эти территории. Французский посланник в Софии Панафье описал эти настроения следующим образом: «…Болгары хотят сделать многое, слишком многое; они приобрели мегаломанию». Правительство младотурок, несмотря на далеко не блестящее положение на Дарданелльском фронте, не было настроено в пользу уступок, а тем более стране, которую недавно в Турции официально называли «булгари вилайет». Тем не менее они вынуждены были сделать это. Ключом к болгарским симпатиям была Македония. Значительная часть болгарских дипломатов и политиков были ее уроженцами, и не без их помощи освобождение «земли отцов» от турецкого ига давно уже превратилось в составную часть государственной идеологии. Их позиция в данном вопросе была предельно ясно выражена словами одного из основателей либеральной партии П. Славейкова: «Кто нам даст хлеб, тот нам и брат». Перефразируя Славейкова, у турок в их положении братом был тот, кто мог отнять хлеб, но пока не делал этого.

Летом 1915 года в Константинополе были уверены в том, что болгарский Генеральный штаб разработал план захвата турецкой столицы, по которому трехсоттысячная болгарская армия должна была выступить через 23 дня после получения соответствующего приказа. По болгарским подсчетам, мобилизация и сосредоточение потребовали бы от 20 до 25 дней. В Софии считали, что для овладения турецкой столицей потребуется не более 20 дней. Положение турок было действительно сложным. В случае выступления Болгарии на стороне Антанты им было бы практически нечем остановить наступление болгарских войск. Энвер-паша выделил для обороны Дарданелл 5-ю армию под командованием Лимана фон Сандерса в составе 6 дивизий и кавалерийской бригады, этот район был усилен старой осадной артиллерией из крепости Адрианополь. В стратегическом резерве во Фракии была оставлена лишь вторая часть 1-й армии.

Осознание слабости привело к мысли о необходимости уступок. Впрочем, в Константинополь эта мысль была привнесена извне. Турки считали болгар абсолютно ненадежным союзником, наследный принц Юсуф-Изеддин был против соглашения с Болгарией ценой территориальных уступок. В такой обстановке в дело решительно вступила германская дипломатия. Именно Берлин вызывал опасение у болгарских военных. По их расчетам, немцы, в случае движения болгарской армии на Константинополь, которое вместе с мобилизацией и сосредоточением заняло бы 40−45 дней, смогли бы направить против болгар через Румынию до 400 000 чел. в течение месяца после приостановления наступления на русском фронте. Страхи помогли, Германии удалось достичь договоренности между Константинополем и Софией.

Для этой цели посланником в Болгарию был назначен германский военный атташе в Турции — полк. ГШ Эрих фон Лейпциг. Он был назначен в том числе и потому, что Фердинанд Болгарский недолюбливал его предшественника — доктора Георга Михаэлиса. Возмущенный придирчивостью этого представителя Берлина, царь сказал Радославову: «Убирайтесь со своими немецкими евреями. Почему вы не достали мне доброго французского золота?» Итальянский коллега Лейпцига в Софии описал задачу, стоявшую перед немецким посланником, весьма точно — примирить Турцию с Болгарией под покровительством Германии. Полковник решил ее, подготовив договор, предусматривавший передачу части оспариваемых владений Османской империи в пользу Болгарии. Уступка внешне выглядела скромно: предусматривалась передача болгарам около 1 500 квадратных километров, в том числе Димотика, Кара-Агач и половина Адрианополя. Однако это была стратегически важная территория. Особенно значительной потерей для турок был участок железной дороги София — Дедеагач длиной около 70 километров. Теперь болгары, не владея портом, контролировали его перевозки.

Довольно точно оправдалась карикатура, опубликованная в «Голосе Москвы» весной 1915 г. На ней была изображена аллегория: милая девушка в национальной одежде — Болгария делала книксен перед германским офицером в шлеме и с моноклем. Немец брал красавицу за подбородок и, указывая на старичка-турка в феске, ковылявшего на заднем фоне, опираясь на трость, говорил: «Если будешь хорошо себя вести, я подарю тебе часы вон того старого господина». Впрочем, политическая практика уступок, пусть и чужих вещей, на Балканах была не столь забавной.

Соглашение между Турцией и Болгарией стоило его автору жизни. 28 июня 1915 г. по дороге в Константинополь, куда он вез текст договора с целью его ратификации, он был убит. Фон Лейпциг был найден мертвым с пулевым ранением в голову в зале ожидания на небольшой железнодорожной станции во Фракии — Узункиопрю. По донесениям русской агентуры в Болгарии, убийцей был чауш (переводчик) немецкого военного-дипломата — Хасан. Германия не настаивала на расследовании, с единственного случайного свидетеля события, корреспондента Kolnishezeitung Генриха Штюрмера, была взята клятва — свидетельствовать о том, что все увиденное им было результатом чистейшей воды несчастного случая.

Германское посольство предложило и версию инцидента — полковник якобы случайно ранил себя в голову из револьвера, переодеваясь из мундира в штатский костюм. Версия была явно надуманной, к тому же произошла утечка информации — телеграмма, излагавшая официально рекомендованный взгляд на события, стала достоянием общественности. Впрочем, это не помешало немцам дисциплинированно придерживаться данной версии и во время и даже после окончания войны. Ее, кстати, разделял и мушир Лиман фон Сандерс, вообще не симпатизировавший сотрудникам атташата: «Эти господа никогда не видели турецкой армии, кроме краткосрочных инспекционных поездок Энвера, и не имели представления о реальном внутреннем состоянии новой турецкой армии, ее нестабильности и особенно о ее офицерском корпусе». Впрочем, судьба Лейпцига была уже не важна — дело было сделано.

Предчувствуя близость завершения переговоров с Турцией, Радославов решил сыграть в привычную для себя игру — предупредить страны Антанты о будущем соглашении, дав этому документу собственное объяснение. В конце июня 1915 г. он дал пространное интервью софийскому корреспонденту газеты Temps, сказав следующее: «Главная тенденция внешней политики Болгарии не изменилась за последние месяцы. Правительство убеждено, что в интересах Болгарии — сохранять нейтралитет, принятый согласно с желанием тройственного согласия. Может ли такое положение длиться бесконечно? Думаю, что нет, но чтобы привести нас в состояние движения, необходимо предложить нам положительные выгоды, компенсирующие нас за жертвы, которые выпадут на нашу долю. Если мы вмешаемся в конфликт, то это произойдет только при условии нашей уверенности в том, что наши национальные стремления будут удовлетворены. Болгарский народ единодушен в требовании Македонии — этой болгарской Эльзас-Лотарингии. Чтобы решиться на новую войну после того, как две уже стоили так дорого, Болгария должна знать, что она получит. Болгария в настоящее время ведет переговоры только с четверным согласием, а также с Турцией по вопросу о Фракийской железной дороге».

13 (26) августа 1915 года Радославов встретился с русским посланником и сообщил ему о том, что турки готовы уступить долину реки Марица и часть железной дороги София — Дедеагач, проходившей по их территории. «Эти уступки, которые Радославов называл своей idee fixe, — сообщал Савинский, — сделаны, по его словам, за нейтралитет Болгарии, без всяких обязательств со стороны последней, политических или по провозу военных припасов. Договор должен быть подписан на днях в Софии… Он выразил при этом надежду, что страны Согласия отнесутся сочувственно к этому мирному приобретению болгар».Естественно, что Радославов не упомянул о том, что этому соглашению будет предшествовать договоренность с Германией.

24 августа (6 сентября) 1915 года в Софии был подписан германо-болгарский договор сроком действия до конца 1920 года. По его условиям Берлин выделял Софии помощь в размере 200 млн левов. К договору прилагалась тайная конвенция, в которой эта помощь проходила в качестве военного займа. По этому документу Германия гарантировала Болгарии приобретение спорной и бесспорной зоны в Македонии по отношению к договору 1912 года, а также часть пограничной сербской территории. В случае нападения Румынии на Болгарию, Австро-Венгрию или Турцию Германия гарантировала Болгарии возвращение потерянных по Бухарестскому миру территорий. То же самое относилось и к Греции. Это было обещание почти максимально удовлетворить территориальные претензии Софии.

В сентябре 1915 года Дж. Бьюкенен довольно точно описал причину сомнительного политического облика руководителей Болгарии: «Неудивительно — все их совращали деньгами». Думается, несправедливо объяснять успех действий противников России исключительно практикой подкупа. «Несмотря на свою грубость, — отмечал Савинский, — немцы нашли и слабую сторону в сущности здоровой и практической болгарской натуры; они поняли, что мегаломания — уязвимое место болгар, и не упускают случая, чтобы играть на этой слабой струне…» Эта игра приводила к немалым успехам. Продолжением германо-болгарского союза стала военная конвенция между Болгарией, Германией и Австро-Венгрией, заключенная в тот же день, 6 сентября 1915 г. в германской главной квартире.

Фалькенгайн вспоминал: «Конвенция была заключена в Плесе между генералом Конрадом фон Гетцендорфом, а также подполковником Ганчевым, Турции было предоставлено право присоединиться к ней в полном объеме. Согласно конвенции, Германия и Австро-Венгрия каждая с 6 дивизиями в течение 30 дней, Болгария, по крайней мере, с 4 дивизиями в течение 35 дней должны были быть готовы на границе Сербии к оперативным действиям… Германия хотела, если бы предприятие получило желанный ход, расположить в Варне и Бургасе смешанную пехотную бригаду и позаботиться о проведении подводных лодок в Черное море для защиты, в пределах возможного, болгарских берегов. Этим путем надеялись благоприятно повлиять на те круги населения, которые держались относительно русских недостаточно устойчиво».

В Константинополе было уже пять немецких подводных лодок, 4 — с ограниченным мореходным запасом: UB-8, UB-7, UC-15, UB-14, и одна большая субмарина U-21. На них и надеялось болгарское правительство. Его собственные военно-морские силы — 1 учебный корабль и 6 миноносцев водоизмещением по 100 тонн, не могли обеспечить защиту болгарских берегов. То, какое внимание уделялось этому вопросу, может продемонстрировать тот факт, что в Варне военное положение было введено уже со 2 сентября. Вход с моря в порт только в светлое время суток, с 08:00 до 18:00. На болгарские радиостанции в Софии и Варне был назначен германский персонал. Крайним сроком болгарского выступления было определено 11 октября, а мобилизация должна была начаться 21 сентября. Для сравнения: в 1912 году мобилизация была объявлена 17 (30) сентября, а в общем вместе с перевозками войск к границе закончилась ко 2 (15) октября.

Немцы почти мгновенно перешли к подтверждению на деле своих обещаний территориального передела Балкан в пользу Болгарии. 25 августа (7 сентября) 1915 года, то есть на следующий день после заключения германо-болгарского договора и военной конвенции в Плесе, была заключена и конвенция об исправлении границы между Турцией и Болгарией. 7 сентября Пауль Вейтц, корреспондент Frankfurter Zeitung, весьма важная персона в германской колонии в Константинополе, «полудипломат», как его называет Моргентау, сообщил американскому послу, что в ночь с 6 на 7 советник германского посольства в Турции барон фон Нойрат завершил подписанием документа работу фон Лейпцига: «Германия, — сказал Вейтц, — выиграла Болгарию, сделав то, что Антанта не была в состоянии и не хотела сделать». Этот договор был значительным успехом германской дипломатии, который был достигнут в тяжелейших условиях, в атмосфере почти полного недоверия сторон друг к другу.

Среди турецкого правительства отношение к болгарам оставалось враждебным вплоть до того, как болгары, сражаясь в Добрудже вместе с турками против русских, доказали, что они достойны доверия Стамбула. Некоторые уступки пришлось сделать и болгарам. Для того чтобы смягчить Константинополю потерю участка железнодорожной линии София — Дедеагач, передаваемого Болгарии, при принятии конвенции о ратификации болгаро-турецкой границы, которую подписали в Софии 24 августа (6 сентября) 1915 г. Радославов и турецкий представитель Фехти-бей, для Турции вводился режим наибольшего благоприятствования в использовании этой ветки (гл.3). По донесениям русской разведки оккупация Дадеагачской железной дороги болгарскими войсками началась уже 7(20) сентября. Одновременно к сербской границе были подтянуты артиллерийские части и кавалерия, а для охраны Варны отправлены крепостные орудия Шумлинского крепостного полка.

Германское Высшее командование весьма дорожило достигнутыми результатами: «Договор осуществлял так давно и жгуче ощущаемую возможность сделать реальный шаг на пути урегулирования положения на востоке. Приобреталось крайне много… Восстановление связи с Турцией обеспечивало вероятное сохранение Дарданелл и несло с этим окончательное изолирование России от ее союзников. Оно же открывало перспективы новых возможностей для турецкого ведения войны в Азии… Источники для получения жизненных припасов и важного сырья, особенно меди, также входили в содержание выгод». Вслед за заключением этих соглашений последовал взрыв симпатий к Берлину в официальной и неофициальной болгарской прессе. Следует отметить, что все «независимые» газеты Болгарии («Дневник», «Балканска пошта», «Утро») в большей или меньшей степени контролировались правительством и получали финансовую поддержку Вены и Берлина. Что же касается наиболее германофильского издания — «Камбана» («Колокол»), то эта газета, которая была прежде всего органом армии, не только получала постоянные субсидии немецкого посольства, но и фактически цензурировалась его чиновниками.

Активизация германской пропаганды в регионе не прошла мимо внимания русских военных агентов. Ссылаясь на их донесения, начальник Генерального штаба М. А. Беляев 31 августа (13 сентября)1915 года сообщал об этих настроениях, поддерживаемых германофильскими партиями в Греции и Болгарии. Немцами распространялись цифры русских потерь в Новогеоргиевске: 90 000 пленных и 1 500 орудий.13 (26) сентября 1915 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего, ссылаясь на цифры потерь «без вести пропавшими» на Юго-Западном и Северо-Западном фронтах (с 1 мая по 1 июня 1915 года — 2 587 офицеров и 488 133 рядовых), отвечал: «Значимость этих цифр, на мой взгляд, едва ли позволит успешно бороться с тем неблагоприятным впечатлением, которое производит в Болгарии распространение нашими врагами указанных вами данных о числе пленных, тем более что Болгария, видимо, уже определенно решила вступить на враждебный нам путь. Что же касается потерь наших пленными в Новогеоргиевске, то, к сожалению, распространяемые немцами данные, вероятно, очень близки к действительности».

Особенно сильное впечатление, по данным Foreign Office, на болгарские военные и политические круги произвело быстрое падение Ковно. Об этом же сообщал и русский посланник в Софии. «Несмотря на то, что в Софии и Белграде продолжались переговоры, — вспоминал Дж. Бьюкенен, — с каждым уходящим днем наши планы становились все более безнадежными. Позиция России во Второй Балканской войне не была забыта в первой столице, в то же время после падения Варшавы и Ковно дело союзников казалось проигранным. Король Фердинанд, который все время интриговал с Центральными Державами, был не таким человеком, чтобы связать себя с проигравшей стороной, тем более что Германия готова была заплатить ему двойную цену по сравнению с той, которую ему предлагали союзники за сотрудничество».

Бывший премьер-министр Александр Малинов открыто говорил о том, насколько осложнилось и без того трудное положение оппозиции в связи с падением русских крепостей. Власть становилась все сильнее и бесконтрольнее — выход части периодических изданий был прекращен. Все более или менее заметные болгарские политики, даже стамбуловисты, перестали чувствовать себя в безопасности. В начале 1916 года Сазонов, подводя итоги случившемуся, заявил, «…что болгарская оппозиция, благодаря своей неорганизованности, являлась слабым тростником, на который не могла опереться деятельность русской дипломатии». Опереться было не на кого. Не зря именно в это время, говоря о переговорах с балканскими государствами, французский президент отметил: «Пересматривают формулировки, вносят одно предложение за другим. Но чем дальше победа, тем беспомощнее дипломатия».

Ранее Болгария поддерживала недоброжелательный по отношению к России нейтралитет. После оставления крепостей в Польше и Литве все изменилось. Недоброжелательство осталось, но отход от нейтралитета стал вопросом времени. Изменилась позиция и самих союзников России в отношении задач в восточном Средиземноморье: «В момент столь крупных неудач, постигших Россию, приходилось оставить всякую надежду на возможность выполнить первоначальный план Дарданелльской операции. Даже в случае удачи нашего прорыва к Босфору, Россия не смогла бы присоединиться к усилиям вырвать Турцию из «объятий» Германии и Австрии. Подавляющие успехи центральных держав имели еще одно последствие. Отпадала возможность выступления Болгарии на стороне союзников; отныне на нее приходилось смотреть как на весьма вероятного противника».

Последнего взгляда в Софии пытались избежать до последнего момента. Даже в сентябре 1915 года, когда, казалось, все уже было решено, болгарская политика продолжала свою двуличную игру. При открытии Народного Собрания представители различных партий произносили многочисленные речи, смысл которых сводился к тому, что, несмотря на то, что болгары являются славянами, прежде всего они — болгары. Итоги подвел Васил Радославов, заявивший, что страна по-прежнему придерживается принципов нейтралитета, что претензий к Болгарии по вопросам его нарушения нет, что у Болгарии прекрасные отношения с Румынией, Грецией, Турцией и «даже Сербией», и что, несмотря на сложнейшие обстоятельства, при поддержке парламентского большинства он как премьер-министр Болгарии будет продолжать эту политику. В этих словах было не много правды, впрочем, вскоре правительство Радославова перешло от фальшивых деклараций о намерениях к реальным действиям.

1(14) сентября 1915 г. союзники сделали предложение об уступке болгарам той части Македонии, которой они должны были завладеть по результатам 1-й Балканской войны и которая отошла к Сербии по результатам 2-й. Условием границы 1912 г. было согласие на выступление против Турции, в случае отказа или отсутствия ответа оно отзывалось назад. 5(18) сентября 1915 г. в части болгарской армии была отправлена шифрованная телеграмма о подготовке к мобилизации, извещающая командиров о том, что она будет объявлена через 2−3 дня. Следует отметить, что она была уже в состоянии, весьма близком к переходу на штаты военного времени. В августе 1915 года в Софии по таковым спискам насчитывали 733 900 человек — 716 000 рядовых, 15 700 офицеров и врачей, 1600 военных чиновников.

9 (22) сентября 1915 года Фердинанд Кобургский подписал указ об общей мобилизации, на следующий день этот документ был опубликован, мобилизация болгарской армии началась. Это известие вызвало в России сильнейшую волну негодования. Формально она была объявлена лишь в 7 часов утра на 10 (23) сентября. С самого ее начала было ясно, против кого она направлена и к чему приведет. В Болгарию прибывали военные грузы из Турции, запасные отправлялись только на сербскую границу, лихорадочно укреплялись Варна и Бургас. В эти порты переводилась тяжелая артиллерия, имевшаяся в Софии, а также в Шуменском и Разградском укрепленных районах.

Получив 22 сентября известие из Софии о начале мобилизации Болгарии, Ян Гамильтон вспомнил, как его принимал в 1904 году Фердинанд. Подведя британского генерала к своему портрету в одеянии византийского императора, Кобург сказал: «Когда Вы прибудете на Босфор, позовите меня».Теперь Гамильтон был на Дарданеллах, а Фердинанд Болгарский, незримый и незваный, во всяком случае, Антантой, способствовал изгнанию ее сил оттуда. Близость кризиса была понятна и в далеком Могилеве. 10 (23) сентября 1915 года директор дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего кн. Н. А. Кудашев сообщал С. Д. Сазонову из Могилева о состоявшемся у него 7 (20) сентября продолжительном разговоре с М. В. Алексеевым. Генерал, судя по всему, находился под впечатлением немецкого прорыва под Свенцянами и неудачами союзников на Галлиполийском полуострове.

На вопрос Кудашева о том, что в сложившейся ситуации более соответствовало бы интересам России, доведение до конца Дарданелльской операции или перенесения основных усилий Англии и Франции на Западный фронт, Алексеев ответил: «…Приблизительно так: для нас ликвидация дарданелльской операции, конечно, самая важная задача, ибо, разрешись она, можно будет заключить сепаратный мир с Турциею (курсив источника — А.О.) и перебросить кавказскую армию против Германии, а это может решить участь войны в нашу пользу, так как и немцы устали, и появление свежих сил может сразу все изменить». При этом генерал высказался в пользу желательности активизации союзников на Западном фронте, так как это лишит возможности немцев пополнять свои потери на русском фронте, что даст возможность русской армии через 5−6 недель, по прибытии ожидаемых военных запасов, перейти в наступление и оттеснить немцев на запад.

На следующий день после этого примечательного разговора из штаба Черноморского флота на имя Алексеева была отправлена чрезвычайно интересная телеграмма. В Севастополь из-под Дарданелл вернулись два офицера, и командующий флотом спрашивал начальника штаба Ставки, не желает ли он лично ознакомиться с их докладом. Из него следовало, что союзники обладают слабой артиллерией и недостаточными силами пехоты. Потери в живой силе едва-едва компенсируются ее подвозом. Несмотря на постоянный недостаток в снарядах, который испытывали турки, перелома ожидать не приходилось. Он мог произойти только в том случае, если на чашу весов было бы брошено не менее 300 тыс. человек с артиллерией. В противном случае предсказывался крах. И не только союзной десантной экспедиции.

Прежде всего изменится положение на Балканах. Бухарест и София уже опять начали смотреть на военную контрабанду сквозь пальцы, и она «…после нашего поражения под Ковной широкой волной хлынула по железным дорогам Румынии и Болгарии». Телеграмма попросту призывала к немедленной активизации подготовки десанта, командующий флотом предупреждал: «Начавшаяся оккупация дадеагачской дороги заставляют ожидать пропуска германской армии к Дарданеллам, а тогда крышка. Поэтому я спешу Вам передать эти выводы офицеров, которые все видали и беседовали со всеми высшими начальниками и массой офицеров — так как меры необходимо принять быстрые и решительные. Надо решительным ударом, хотя бы обнажив частью французский фронт, покончить с Проливами, пока не покончили с нами (подч. мной — А.О.).».

И, наконец, Алексееву было ясно сказано — в случае, если немцы укрепятся в этом регионе, если там появятся их войска и подводные лодки, то русский десант на Босфор будет невозможен никогда. Эти удивительные по глубине анализа слова не имели почти никаких последствий. В конце сентября 1915 года в Одессе оставалась только Черноморская пехотная бригада. Артиллерии также хватало. На складах города имелось 18 полевых мортир образца 1904 г. и 18 легких скорострельных пушек образца 1902 г. Полная готовность двух трехбатарейных дивизионов — скорострельного и мортирного — ожидалась в середине октября, когда они получили бы личный состав и недостающие по штатам 50 легких орудий. Ставка растеряла свои резервы в боях на австро-германском фронте и ожидала от союзников помощи во Франции.

24 августа 1915 года генерал Гамильтон, штаб которого находился на острове Имброс, записал в своем дневнике: «Когда я читаю британскую прессу, то, изголодавшись в своих путах, я чувствую, что не могу послужить своей стране лучше, чем убить своего друга-цензора и написать домой парочку-другую статей. Любая армия может смести внезапным ударом противника на отдельном секторе его обороны, но никакая армия не сможет осуществить прорыв, если она потеряет свою мораль. Будет найден двигатель для того, чтобы восстановить маневры и марши, но в этот исторический момент на кону стоит наша тактика. Прорваться через линию фронта означает продвижение на шесть или семь миль; в противном случае нельзя захватить крупные орудия противника. Но, поддержка этой атаки, собственные тяжелые орудия, не смогут поддержать наступающего, когда он продвинется на пять или шесть миль. Тогда в дело вступают резервы противника; они приходят, чтобы остановить наступление. Три или четыре мили наступления должны быть довольно легкими, но на Западе это будет означать только три или четыре мили земли, и более ничего. Но здесь (выделено автором — А.О.) эти три-четыре мили — нет, две или три мили (такие бесполезные во Франции) сами по себе являются важной целью; они дают нам стратегическую ось вселенной — Константинополь! Представим даже, что ценой многих жизней нам все же удалось отбросить немцев за Рейн, и даже в том случае мы получим меньше, чем могли бы, овладев этим маленьким полуостровом (Галлиполийским — А.О.)! Четверть той энергии, которую они готовы потратить во имя возвращения labelle France нескольких миль, могут дать нам Азию; Африку, Балканы; Черное море; устье Дуная; мы сможем обменять винтовки на русское зерно; и, что до сих пор жизненно важно — настроит сердца русской солдатни на англосаксонский лад. Победа путем убийства немцев — это варварская концепция и дикий метод. Нажим небольшими силами на слабом участке врага для того, чтобы поставить его на колени, лишив провинций, ресурсов и престижа, — это артистическая идея и научный ход: первый метод — удар дубиной, второй — выпад шпагой. Мы принимаем за установленный факт то, что мы обязаны «давить» во Франции и Фландрии; что мы должны (везде выделено автором — А.О.) истощать себя, принуждая захватчиков отступить к их собственным границам. Между тем, решившись «держаться» там, мы могли бы давить там, где захотим». Гамильтон прекрасно знал, о чем писал.

Главы союзнических армий — Китченер и Жоффр — еще 7−8 июля 1915 года на встречах в Кале и на конференции в Шантильи обсуждали проблему оказания помощи русскому фронту. Жоффр настаивал на наступлении, чтобы поднять мораль союзнических войск и воспользоваться ослаблением немецкой армии во Франции. Командовавший британским экспедиционным корпусом фельдмаршал Френч в принципе соглашался с идеей наступления, но считал необходимым начать его по прибытии 2-й британской армии. Наступление решили начать в августе 1915 года. Началось оно 25 сентября. Генерал Жоффр надеялся, что это будет решающее сражение войны. Союзники бросили вперед ¾ всех французских сил. 48 французских и 13 английских пехотных дивизий, 10 французских и 5 английских кавалерийских дивизий при поддержке 1800 тяжелых и 3000 легких орудий не добились успехов.

Артиллерийская подготовка наступлений в Шампани и Артуа затянулась на три дня. Во время наступления в Шампани только французами было использовано 3 980 000 семидесятипятимиллиметровых и 987 000 тяжелых снарядов, при этом результаты наступления были более чем скромными. Французами было захвачено 150 орудий и 25 000 пленных, англичанами — 25 орудий и 3000 пленных. Атаки французов в Шампани и англичан под Лоосом не изменили положение ни на Западном, ни на русско-германском фронте. Территориальные успехи были незначительными. Для сравнения отметим, что запрос на месячное снабжение боеприпасами британских сил на Галлиполийском полуострове в августе 1915 года составил:

снарядов к 18-фунтовым орудиям (3,3 дюйма) — 300 000;

снарядов к 4,5-дюймовым гаубицам — 30 000;

снарядов к 5-дюймовым гаубицам — 30 000;

снарядов к 6-дюймовым гаубицам — 24 000;

снарядов к 60-фунтовым орудиям — 15 000;

снарядов к 9,2-дюймовым орудиям — 6 000.

Иначе говоря, испытывая трудности в обеспечении своих армий на Проливах 75 тысячами тяжелых и 300 тысячами легких снарядов, союзники смогли потратить в Шампани и Артуа количество снарядов, более чем в 13 раз превышающее скромную месячную потребность Галлиполи. В то же время потери превысили те, что союзные силы понесли на Галлиполи, в три раза.

Ллойд-Джордж отмечал: «Половина тех бойцов, которые пали во время этого преступного наступления, могли бы захватить Галлиполи или, если бы их отправили бы в Салоники, сумела бы помочь Сербии вторгнуться в Австрию за Дунай. Одной трети снарядов было бы достаточно, чтобы предотвратить отступление русских». Отсутствие зримого успеха Антанты, безусловно, было весомым доводом для Кобурга и его сторонников. Пока русская армия отступала, а английская и французская безуспешно атаковали позиции турок на Проливах и немцев во Франции, многим «наиизбраннейшим» казалось, что Фердинанд сделал правильный выбор. По завершении мобилизации болгарские войска все в большем количестве сосредотачивались на сербской границе. В Турции эта весть была принята с восторгом. «В городах произошли демонстрации, враждебные России и дружественные Центральным Державам. — Говорилось в сводке сведений штаба Черноморского флота от 12 (25) сентября. — В Константинополе известие о болгарской мобилизации принято с большим энтузиазмом; перед болгарской миссией состоялась манифестация в честь Болгарии, Австрии и Германии».

10(23) сентября 1915 года командующий Черноморским флотом издал директиву, в которой определял новые условия для действий своих подчиненных:

1) избегать вооруженных столкновений с болгарами, причем особенно нежелательным признавался обстрел берега;

2) действовать разрешалось только в ответ, но при этом весьма решительно;

3) болгарские суда и воды более не признавались нейтральными;

4) русским кораблям предлагалось по возможности не топить болгарские пароходы и парусники, а препровождать их в наши порты; румынские воды и суда по-прежнему оставались нейтральными, но, в случае военной контрабанды, их предлагалось захватывать, но вне румынских вод, в случае невозможности — топить, сняв предварительно с них команду. Уровень противостояния достиг весьма опасной отметки.

На Балканах были собраны войска, которые могли разрушить баланс, созданный противоборствующими сторонами за год войны.

После мобилизации армия Болгарии насчитывала 307 дружин (батальонов), 56,5 эскадрона, 214 батарей — 559 тыс. чел. (294 тыс. активных штыков). Кроме того, под ружье было поставлено ополчение — 71 дружина, 10 эскадронов и 10 батарей. Всего под знамена было призвано 763 584 чел. — 27 возрастов, включая ополчение первого и второго разрядов. Это была весьма значительная сила, но окончательной уверенности в том, что она останется послушной до конца, у Радославова, судя по всему, не было. В отличие от своей политической элиты, болгарский народ сумел сохранить здравомыслие. Именно это делало внутреннее положение Болгарии далеко не идеальным с точки зрения ее правительства. Трезвость болгар в этот период не удивительна. Кобург совсем недавно уже привел страну к катастрофе. Люди устали от войн и их провальных завершений, об общенациональном подъеме, которым сопровождалась подготовка к 1-й Балканской войне, не могло быть и речи.

Энтузиазма не было, в отличие от случаев неподчинения, которые подавлялись государством. Даже в Софии, по свидетельству французского журналиста, состоялась небольшая демонстрация русофильских чувств. Около 40 мобилизованных крестьян пришли поклониться памятнику императору Александру II. Их разгоняли проходившие мимо обер-офицеры — представители наиболее германофильски настроенной части общества. Русская разведка сообщала: «В Софии, Татар-Базарджике и Тырнове были случаи, когда запасные в виде протеста против мобилизации кричали: «Да живие Россия!» Во многих деревнях военнообязанных приводят жандармы. Среди запасных распространяются манифесты оппозиции, призывающей к ниспровержению короля. Мобилизация ополчения продвигается очень медленно: например, в Македоно-Одринском районе не было сформировано ни одного полка». Сразу же после объявления мобилизации без одобрения парламента был ужесточен закон о военных преступлениях — увеличено количество статей, применявших смертную казнь.

Не удивительно, что даже в те дни, когда все уже было решено и когда болгарская армия собиралась на границах Сербии, болгарский премьер продолжал убеждать лидеров оппозиционных партий, что проводится политика строго вооруженного нейтралитета и нет никаких соглашений, обязывающих Болгарию выступить на стороне Турции или Германии. Уверенность генерала Жекова в том, что Болгария пойдет вместе с Турцией, разделяли далеко не все. Болгар и турок в прошлом, и причем не только далеком, разделяло очень многое. В 1-й Балканской войне, по свидетельству иностранных наблюдателей, болгары — и военные, и представители гражданского населения, попавшие в руки турок, вынуждены были пройти через самые дикие мучения. Этим проблема не ограничивалась — значительная часть болгарского общества еще не отошла от катастрофических последствий 2-й Балканской войны и опасалась (как оказалось — совершенно справедливо) потерять и то, чем еще владела София.

Еще 15 марта 1915 года группа оппозиционных политиков вместе с генералом Н. Ивановым обратилась к царю с призывом к сотрудничеству с Антантой. Во второй половине августа 1915 года 49 представителей болгарской интеллигенции подписали обращение к народу с призывом воспрепятствовать присоединению страны к Тройственному Союзу. Это была реакция на соглашение со Стамбулом, в которой содержалось пророческое предупреждение: «Граждане! Болгария находится над бездной!» Попытка отпечатать этот текст в начале сентября привела к конфискации тиража и преследованиям подписавшихся, конфискован был и выпуск газеты «Прапорец», пытавшейся разместить на своих страницах обращение, а сама газета была закрыта «на неопределенный срок».

29 августа 1915 года все лидеры оппозиционных партий собрались на совещание и единодушно доверили руководителю Земледельческого Народного союза Александру Стамболийскому найти возможность добиться встречи с царем Фердинандом. Письмо с просьбой о предоставлении аудиенции было подписано Александром Малиновым (он считался сторонником русской ориентации), Александром Стамболийским, Иваном Евстратиевым-Гешевым, Найчо Цановым и Стояном Даневым. 17 сентября 1915 г. эта встреча состоялась. На следующий день французский посол в этой стране сообщал о некоторых ее подробностях: «Представитель крестьянской партии выступил очень враждебно по отношению к личности короля и объявил ему, что, если болгарские крестьяне, составляющие большинство населения, простили ему его инициативу 16 июня 1912 г. (т.е. начало 2-й Балканской войны — А.О.), они не простят ему другой подобной инициативы».

К сожалению Стамболийского, чувство народа к России не исчезло. «Это скорбно, но это факт», — отметил лидер болгарских аграриев, добавив, что в народе не исчезло ужасное ощущение от пережитого погрома 2-й Балканской войны, что он потерял веру в правительство. Эта речь завершалась следующими словами: «И наиболее важно, что вера его (т.е. болгарского народа — А.О.) в Вас, Ваше Величество, окончательно поколеблена и убита. В его глазах, в глазах народа, после погрома 16 июня 1913 года Вы потеряли реноме тонкого дипломата». С точки зрения Фердинанда эта речь была непростительной дерзостью, и он закончил аудиенцию следующей фразой: «Не жалейте мою голову, я стар. Подумайте о Вашей, которая молода». Стамболийский рисковал — после 2-й Балканской войны он публично заявил: «Если в этой стране есть справедливость, Фердинанд должен быть повешен перед Народным Собранием».

Слова Стамболийского довели царя «до бешенства». Сразу после этой встречи последовали репрессии: Малинов был заключен под домашний арест, а Стамболийский отправлен в тюрьму и приговорен к смертной казни, позже замененной пожизненным заключением. По отношению к рядовым подданным Кобурга репрессии применялись широко и гораздо более решительно. В 22-м полку, формировавшемся в избирательном округе Стамболийского, начались волнения — они были подавлены, расстреляно 20 солдат. До конца сентября 1915 г. военно-полевые суды вынесли 1120 приговоров по делам об антивоенной пропаганде и нарушении дисциплины. По оценкам русского командования, болгарская мобилизация шла быстро, а единства в вопросе о нападении на эту страну не было. Министерство иностранных дел в лице Сазонова было категорически против этого шага и до конца не верило, что Габсбург решится открыто выступить против России.