30 лет назад, 11 марта 1985 года, Михаил Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Год 1985-й стал предтечей нашей теперешней географии, политики, экономики, нашего непростого и незавидного бытия. Одни надеялись: закрепит и приумножит достижения, что столетиями собирали, защищали народы, мудрые правители СССР и России. Другие, близко знавшие Горбачева, уже в «день его восшествия на престол» предвещали стране «большую беду».

И вот недавно обнаружил я в своем архиве заметки из прошлого века. Об этом политике, к тому времени вошедшем во вкус, по сути, неограниченной власти, упивавшемся ею. Со своего ли голоса, с чужого, вещал о «перестройке», «новом мышлении», «кредите доверия». На «низах» скоро к этим заклинаниям притерпелись, пропускали, что называется, мимо ушей.

Будучи тогда в командировке на Ставрополье, решил я посетить село Привольное, малую родину генсека. Из чисто журналистского любопытства: где, как жил и рос партийный вождь, каково о нем тут мнение…

Дорога ведет на север, в сторону Ростовской области. 3 февраля 1988 года. Родное село Михаила Сергеевича — у самых границ Ставропольского края. В Красногвардейском райкоме партии, в кабинете мрачноватом и тесном, встретил меня первый секретарь Иван Васильевич Рудченко. Плотный, красивый мужчина, веселый и приветливый, внешне похожий на знаменитого земляка. Оказывается, мать Михаила Сергеевича и отец Рудченко — брат и сестра. «Перестройка круто повернула нашу жизнь, — сказал он, всею пятерней прихлопнув лежавшую на столе книгу М. С. Горбачева „Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира“ с портретом автора на обложке. — Она — то, чего ждал народ».

Хозяин кабинета заговорил о связанных с нею успехах района: росте урожайности, прибылей. На стене за его спиной — большой портрет Ленина, на противоположной — Горбачева. Еще один, поменьше — на журнальном столике. Рудченко рассказывал о проходившей тогда в стране кампании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Правильные меры, но в чем-то, по его словам, недорабатываем. Вот, например, в селе Привольное выявили сорок самогонщиков. Наказали, а все равно люди это зелье гонят, пьют, продают. Есть случаи пьянства на работе.

У меня от этой информации, что называется, глаза на лоб. Как же так. Михаил Сергеевич в своих выступлениях — а они транслируются по телевидению и радио, публикуются в газетах — неизменно твердит: «В моей родной деревне не пьют!» Рудченко собирается ставить перед краевыми и центральными властями вопрос о том, чтобы разрешили продавать хотя бы сухие вина, шампанское.

Иван Васильевич вызвался сопровождать меня в Привольное. Вот по этой дороге, рассказывал он, Михаил Сергеевич ходил в Красногвардейское, в среднюю школу, за двадцать километров. Там жил, а на выходные — домой. Учился на пятерки, школу закончил медалистом. И тогда был во всем настойчив. Помню, говорит, позвал я его погулять, а он в ответ: «Не могу. Мне „Горе от ума“ читать еще надо». Михаил Сергеевич был «хохляк», говорил в детстве по-украински.

Село пересекает извилистая речка Егорлык. Должно быть, летом она особенно красива. Мы переехали мост, свернули на Набережную улицу. Рудченко показал заросший травою выгон. Здесь, рассказывает, вечерами гульбища были, а в низине есть колодец. Вода там замечательная. Молодежь, наплясавшись, бегала пить.

В самом конце улицы, через лощинку — невысокий холм. Тут, поясняет, были дома: наш, Михаила Сергеевича. На противоположной стороне — дом деда. И там тоже теперь бурьян, а были, говорит, прекрасные сады. Миша после семилетки хотел школу бросать, чтобы пойти работать, помогать родителям. Дедушка уговорил учиться дальше.

Когда Миша поступил в МГУ, дед созвал родственников, друзей, чтобы отметить это событие. Бабушка Василиса дала Мише мешочек с медяками. Будешь, говорит, в трамваях там расплачиваться. Крупных денег не вынимай, в Москве жуликов много.

С пригорка хорошо видать Егорлык, за ним «кружало» — как бы полуостров в пойме. Дальше обрыв. За обрывом колодец, куда Миша с Иваном ходили за водой через речку, вброд. Она тогда мельче была, теперь водохранилищем уровень подняли. В пойме жил турок, выращивал арбузы, другие бахчевые культуры. Ребята ему помогали, но частенько без спроса таскали арбузы. В реке ловили рыбу, раков. Зимой катались тут на коньках. Михаил, говорит, на двух, я — на одном.

Теперь все разлетелись в разные стороны. Миша вон как вознесся. Брат его, Александр, военный, ракетчик, тоже в Москве. Дочь — педиатр, защитила кандидатскую диссертацию. Раиса Максимовна сама из Новосибирска. Последние годы родители ее жили в Краснодаре, а после смерти отца мама переехала в Уфу, к другой дочери.

Привольное — село ухоженное. Добротные дома, заасфальтированные улицы, Дворец культуры, парк. С моста свернули вправо, на параллельную улицу, мимо дома из белого силикатного кирпича. Сюда Горбачевы переехали с Набережной.

Крашеные ворота, глухой забор, зеленый металлический шлагбаум, в глубине двора пристройка. Там охрана. Рудченко сказал, что мать Михаила Сергеевича — ей уже 77 лет — не любит ночевать одна. Вот, говорит, я собрал родственников, а их насчиталось 25 человек, договорились по очереди у нее дежурить, с вечера до утра. В Москву к сыну она ехать не желает.

У ворот шофер наш затормозил. Иван Васильевич спросил, будем ли заходить в дом. Я отказался. Все же не музей, а частное жилище. Стоит ли без особой нужды нарушать покой старого человека. Заметил Рудченко, что сильно он похож на двоюродного брата. Он улыбнулся. Вспомнил, как, будучи в Москве, зашел в кабинет Горбачева, сел за его рабочий стол, спросил: «Ну что, похож я на генсека?» Тот рассмеялся и ответил: «Похож».

Когда был он секретарем Ставропольского крайкома партии, доставалось от него, несмотря на родство. Но и помогал. И в Москву к нему ездил, добивался, чтобы проложили железнодорожную ветку на Красногвардейск. Горбачев позвонил министру путей сообщения, просил принять, посодействовать. Иван Васильевич не часто лезет к брату с советами. Но такие случаи бывают. Когда в стране шли разговоры о повышении материальных стимулов за продажу зерна, разные предлагались варианты, как лучше это сделать. Я, рассказывает Рудченко, позвонил ему и сказал: «Михаил, набавь пятерку». То есть подними закупочные цены еще на пять рублей за центнер.

Вот так расписал двоюродного братца Иван Васильевич Рудченко. Каково же было мое удивление, когда много позже в книге «Последний генсек» Виктора Казначеева (М.,1996, стр. 5-6), соратника Горбачева по работе на Ставрополье, а затем министра социального обеспечения России, я вычитал такой эпизод:

"Часто вспоминаю тот день, когда в мой кабинет вошел И. В. Рудченко, двоюродный брат Михаила Сергеевича. Он только что прилетел из Москвы. Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС, и все с любопытством взирали, какие шаги предпримет молодой и многообещающий лидер. Западные радиоголоса наперебой делились прогнозами и комментариями, которые на поверку никуда не годились. Настоящую цену этому человеку знали на Ставрополье, где он родился, вырос, где прошли его зрелые годы. Иван Васильевич сел напротив меня, лицо его было уставшим и озабоченным.

— Виктор Алексеевич, быть большой беде, страна осталась без хозяина.

-?!

— Был у Михаила в кабинете… Я, говорит, сейчас сконцентрируюсь на международных делах, это для меня важнее всего: надо утвердиться в должности.

— Как? Он же утвержден пленумом ЦК?

— Говорю то, что слышал: ему надо утвердиться в должности «там». Я Мишку хорошо знаю, станет сдавать позицию за позицией, только по всему миру мелькать. И эта (Раиса Максимовна — В.К.) его подзуживает: «Надо выходить на мировую арену». Как бы весь не вышел…. Начнет колесить из страны в страну, свою землю забросит. Быть беде, большой беде.

Иван Васильевич, пишет далее В. Казначеев, слишком хорошо знал своего двоюродного братца. Знал, что для того не существует ничего святого, что понятия патриотизм, ответственность перед народом для него не более чем пустой звук, предвыборная агитка. Тесно было в Ставрополе, в крае — переехал в Москву. Только стал первым в государстве — опять не то. Потребовалось признание в международном масштабе. Для этого нужны были подъем экономики, вывод СССР на лидирующие позиции по всем основным показателям. Словом, требовалось русское экономическое чудо.

А для чуда необходима огромная работа, прежде всего, главы партии и государства: тщательно изучить хозяйство гигантской страны, наметить программу действенных мер подъема, совершенствования политической системы и так далее. То есть не болтать о «перестройке», а перестраивать, работать на износ. Горбачев же из породы пенкоснимателей, каторжный труд — не по нему. Так думали многие, кто знал его близко. В том числе — мой собеседник И. Рудченко. Но что он мог тогда поведать мало знакомому корреспонденту, кроме общих комплиментов политике Горбачева и, скорее всего, достоверных рассказов о совместном детстве, юности?

Впрочем, есть у этой трагедии и другая сторона. Власть Горбачеву доверил, вручил пленум ЦК КПСС. Те самые, что и Рудченко, секретари райкомов, обкомов партии, ЦК союзных республик. Что же не спросили выдвиженца за работу, вовремя не остановили, не поправили, а лишь безвольно следили за развалом страны? Ведь никаких революций, заговоров, прочих политических интриг тут не требовалось. Всего лишь соблюдение демократической процедуры, прописанной в уставе той же КПСС: обсуждение, оценка работы, оргвыводы. Благо, земля наша талантами не обделена. Глядишь, страна бы устояла. И Горбачеву нашлась бы в ней работа по силам, по способностям.

Увы! История, как известно, не знает сослагательного наклонения.