Орест Кипренский: Портретист, отвергший свое призвание

С работами живописца Ореста Кипренского знакомы все граждане России без исключения. Во всяком случае, с одной его работой. Той самой, про которую изображенный на ней Александр Пушкин написал: «Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит».

Сравнительно широкой известностью пользуются и некоторые другие работы Кипренского. Почти все — портреты. К примеру — тот, который долгое время считали портретом Дениса Давыдова (на самом деле на картине изображен, вероятно, его родственник).

С этим жанром и был связан внутренний конфликт художника — конфликт призвания. Главный русский портретист начала XIX века хотел быть кем угодно, но только не портретистом.

Жизнеописание Кипренского звучит как пересказ хорошего классического романа XIX века. Незаконнорожденный сын помещика, родившийся под Петербургом. Талантливый художник-самоучка. Блестящий студент столичной академии художеств.

В стенах академии, от воспитательного училища до пенсионерства после окончания основного курса, Кипренский провел почти двадцать лет. Там же он получил ту фамилию, под которой стал известен. Ученика сначала записали «Копорским», по месту рождения; итоговый вариант фамилии он выбрал сам.

Про годы обучения в академии художеств можно написать отдельный роман. Чего стоит хотя бы галерея преподавателей Кипренского. Один из них учил своих студентов рисовать с закрытыми глазами. Другой заставлял работать над картиной до тех пор, пока следы кисти невозможно было различить даже с помощью увеличительного стекла.

Этот последний принцип оказался очень важным для Кипренского впоследствии. Анализируя удивительное сходство его портретов с оригиналами, отмечали в числе прочего и тот факт, что иллюзия действительности складывалась благодаря «скрадыванию» работы кисти.

К 1812 году студент становится академиком. Звание пожаловано за серию выдающихся портретов — от изображения собственного приемного отца до портретов известных в свете людей во главе с упомянутым Давыдовым (1809).

В год Отечественной войны он пишет еще больше и еще быстрее, часто — карандашом. Это уже не отдельные портреты аристократов, поэтов, политиков. Это уже настоящий портрет поколения. Венцом этой серии работ становятся портреты, написанные после 1812 года: Оленин, Батюшков, Жуковский, Уваров.

К художнику приходит слава. Его сравнивают с ван Дейком (в тогдашнем произношении — «Вандиком»). Но портретист отказывается быть таковым. Он считает портреты чем-то средним между разминкой и источником заработка, а прославиться хочет, в соответствии с каноном, большими серьезными историческими (или мифологическими) полотнами.

Такой конфликт в искусстве встречается нередко. Тот, кто легко и быстро нашел свой собственный язык, не ценит его, не считает значительным. Он пытается встать в общий ряд, а именно этого ему и не дано. В итоге он теряет и то, и другое.

Как было положено по другому канону, Кипренский (через несколько лет после завершения войны) наконец едет в Италию. Аристократам и художникам XIX века такое путешествие прописывалось в обязательном порядке. Наблюдение и за реальной Италией, и за ее живописью должно было воспитать глаз и чувство гармонии.

В Италии он приступил к долгожданной работе над историческими сценами, но успеха не было. Зато написанные там же портреты произвели изрядный эффект на его европейских коллег. Достаточно одного примера: флорентийская галерея Уффици заказала ему его собственный автопортрет.

Другая история, относящаяся к тому же времени, представляет собой гибрид правды и анекдота. Кипренский показал неаполитанским коллегам много лет назад написанный им портрет приемного отца. А те отказались верить, что это работа Кипренского и вообще работа, созданная в XIX веке. В качестве «реальных» авторов упоминались Рубенс, Рембрандт и всё тот же ван Дейк. Неаполитанцы с присущей им страстью размахивали руками и кричали, что русский хочет их обмануть.

Итальянское путешествие не сделало Кипренского «историческим» художником и к тому же создало еще одну проблему. И в Европе, и в России стали ходить слухи, что смерть римской натурщицы художника, а потом и его слуги не были случайными.

В Петербурге он больше не был ни знаменит, ни любим. Тем не менее именно тогда были созданы еще несколько великих работ, включая и портрет Александра Пушкина. Вспомним, что поэт написал потом о себе и что — о художнике:

«Любимец моды легкокрылой,

Хоть не британец, не француз,

Ты вновь создал, волшебник милый,

Меня, питомца чистых муз, —

И я смеюся над могилой,

Ушед навек от смертных уз.

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит.

Оно гласит, что не унижу

Пристрастья важных аонид.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид».

Поэт всё еще считает художника волшебником. И славы этого художника достаточно для того, чтобы познакомить «мировую общественность» с обликом поэта.

Но портрет Пушкина и еще несколько работ были исключениями. Все два десятилетия от первого отъезда в Италии до смерти Кипренский провел в бесплодных попытках стать не тем, кем он был. Сюжетные работы ему так и не давались. А когда он в расстроенных чувствах и без веры в себя возвращался к портретам, то выяснялось, что и в этом жанре он больше не тот, кем когда-то был.

Кипренский умер в конце 1836 года в Риме. Незадолго до этого он женился на своей давней любимице, но счастья так и не нашел. Великий русский портретист поссорился со своим призванием и не обрел покоя. В посвященных ему энциклопедических статьях упоминаются только его портреты.