Есть ли христианство в России за пределом храма?

В мире 2,3 миллиарда христиан. Почти треть населения Земли. В России десятки миллионов, а если «по статистике» — то вообще две трети. Можно горы свернуть. Если еще иметь в виду, что христиане сами себя считают светом этому миру, солью земли, то мы по идее просто обречены видеть потрясающий результат их деятельности. В школе один учитель справляется с обучением десятков учащихся, один мужик вполне способен прокормить двух генералов. Ну, а если серьезно, без всяких басен, то один к трем — это обычное соотношение кормильцев и кормящихся в многодетных семьях. То есть речь о том, что «треть» — это настолько много, что при надлежащем качестве имеет все шансы изменить мир до неузнаваемости в течении пары поколений. Поэтому не надо быть сильно догадливым, чтобы понять, что дело в том самом качестве. Ничтожно низком, если обойтись без всяких реверансов, обнаруживающем присутствие христианства разве что «в памятниках архитектуры», и в некоторой тоже архитектуре, которую памятниками назвать язык не повернется.

Вот какое мнение, например, высказывает американский писатель и журналист Род Дреер, православный по исповеданию, относительно только Католической церкви в США:

«Речь идет о смягченной и приукрашенной версии христианства, которая в общих чертах утверждает, что нужно быть хорошим, чтобы попасть в рай. Это совершенно несовместимо с отрицающим традицию современным миром. В то же время у католической церкви есть все необходимые ресурсы, чтобы дать отпор силам современности. Но она их не использует. Знаменитый в США священник Ричард Джон Ньюхаус написал в 1980-х годах книгу «Момент католицизма: парадокс церкви в мире постсовременности», отметив, что католики могут, наконец, взять слово в общественном пространстве. Как бы то ни было, этот «момент католицизма» так и не наступил».

О «наличии необходимых ресурсов» можно сказать и относительно Православной церкви в России. И о том, что «могла взять слово в общественном пространстве», тоже. «У нас существует более сильное религиозное сознание, но оно ограничивается частной сферой и не имеет интеллектуальной опоры», — продолжает Дреер. И это тоже про нас. Сознание есть «более сильное», побольше, по крайней мере, чем в иных точках земли, но всё оно крутится вокруг одного — как бы спастись в этом грешном мире, избежать предстоящего гнева Божьего. Интеллектуальная опора отсутствует напрочь, одни древние, пещерные инстинкты. Спрятаться от грозы, залезть в пещеру или заползти под кровать, а там с плюшевым зайкой в обнимку рассказывать ему свои печали.

Проблема, впрочем, гораздо глубже, чем видится с одних только консервативных позиций, которую представляет в данном случае американский автор. Консерватизм — это всегда защита, всегда таким является. Прежде это была активная защита, сейчас выгорела и стала пассивной, о чем христиане-консерваторы, понимающие, чем грозит миру разрушение традиционных укладов, сильно кручинятся. Защита или «охрана» — это одно и то же. Кто только защищается, тот не отвоевывает пространство, которое постепенно сужается. И если бы только «снаружи». Так нет!

«Окружающая культура сильнейшим образом дехристианизировалась. Но консервативно настроенные религиозные правые не заметили этого. Они потакали разрушению собственной веры. Они верили в существование внешнего врага: левых, атеистов. Мы не увидели, что наше невнимание к интеллектуальному воспитанию христиан ослабит нас. Для меня вера — это, скорее, образ жизни, а не мышления. Нельзя быть христианами по воскресеньям в постхристианском мире… Я считаю, что христиане должны идти в мир. Однако в постхристианском и враждебном христианству мире необходима крепкая вера с опорой на интеллектуальное воспитание. Нельзя идти в бой безоружным!» — делает вывод Род Дреер.

Это правильный вывод, только для себя же надо понять, что значит «идти в мир». Ходили уже. Ходили очень многие, там зависали, приняли от мира далеко не самое лучшее, а миру так почти ничего и не передали на внятном языке. Ну на языке-то — «бойся гнева Божьего, прячься» — урожай всегда какой-никакой собрать можно, а в основном-то больше перенимали от мира. Той же невнятицы, отсутствие понимания цели и средств достижения. Консерваторов без мозгов принято называть мракобесами или, деликатно, фундаменталистами. Если же христианин-консерватор призывает к разуму, то это близко к традиционализму. Слишком долгое воспитание паствы на простейших рефлексах привело христианство к разрыву с действительностью и, следовательно, — традицией. Христианство оказалось загнанным в храм как постройку, и храм стал фактическим синонимом Церкви.

В храме христиане себя таковыми идентифицируют, причем — большинство — самым примитивным способом. Тут они расскажут или даже прикажут, куда свечку ставить, где стоять «не положено», станут ревностно наблюдать за неблагочестивым поведением детей, если таковых родители приведут в храм. А за храмом — совсем другой социум, на который они оказывать влияние не могут и не умеют. Они «знают», что на территории монастыря «положено снимать шапку», а что на всей остальной территории нашей необъятной Родины им делать такого «христианского» или, относительно наших мест, «православного», они совсем не знают. Поэтому делают, что и все. И говорят о том, о чем все говорят. О сериалах, об артистах, о ценах в магазине. В «миру» не прикажешь снять шапку или надеть юбку.

Здоровому консерватизму пришло время отпочковаться от фундаменталистов. Потому что без разума уже невозможно пытаться сохранять остатки здоровых социальных отношений, сложившихся под влиянием христианства, в обществе за оградой храма. И, конечно, почти невозможно полноценно утверждать христианский традиционализм «в отдельно взятой стране».