Можно ли уравнять фашизм и коммунизм? Или дело вообще не в этом?

Из зала (полупустого и маленького) после половины картины уходят зрители. Часто это не такой уж плохой знак. Это могло означать, что они ошиблись дверью, что перед нами очень плохое кино, что перед нами шедевр…

Оно и понятно — что ничего почти непонятно. Мотивировки вроде бы и есть, но всё больше проходят по графе «ребус», и вроде бы герои есть, и даже сюжет, но витиеватость и некоторая неотступная странность повествования повисает тоской в воздухе… Примерные линии критики понятны: «Как так можно? Уравнять, как в шахматной партии или зеркальном отражении, нас и их?»; «Да и вообще, есть же законы режиссуры? Ведь есть? К чему эта невыносимая вычурность? И желание быть не как все?». Дадим слово группе поддержки: «Перед нами честное авторское кино без оглядки на условности и кассу»; «Бескомпромиссное видение зрелого художника»; «Волнительный поиск стиля»… В сущности, не так много что остаётся. Всё равно, как обычно в таких спорах — победителей не судят. Остаться в зале и досмотреть. Или уйти. Третьего не дано.

Одной из особенностей настоящего искусства является его способность раздражать. Наверное, не любого, наверное, не всякий раз, но часто. В данном случае — раздражает. И что больше всего раздражает — что непонятно, что именно так сильно раздражает даже людей, которые далеки от зрительской невинности. Вроде бы видели мы и раньше «полистилистику»: долгие планы, усложнённую камеру (обилие крупных планов, где герои пересекают друг друга, иногда называемых «бергмановскими» в честь любви к ним Ингмара Бергмана), витиеватые глубинные мизансцены, странная логика диалогов… Но это тот случай, когда действует некоторое силовое поле чужого мироощущения, таланта, оптики, если угодно. Так для человека, который не носит очки, походить день с сильными линзами — заболит голова. Здесь искажения очень сильны. Вопрос только в том, даёт ли это возможность видеть новые спектры, нюансы, детали или скорее мешает дойти до остановки автобуса. Покачиваясь. Глядя по сторонам. А то и вовсе обернув зрачки внутрь себя…

Многие образы граничат с реализмом и сюрреализмом — одновременно. Например, эта «белая комната», где постукивают линзы и женщины в ангельски белом прячут их в коробочки. Понятно, что это может прочитываться по-разному, но само наличие «киношного» образа неизбежно признаётся. Пластика, выразительность, язык. Иногда какие-то гримасы, причуды, нюансы актёрского существования. Вроде бы ничего особенного, но это царапается, как-то проникает во внутренний мир зрителя, что-то делает. Возможно, многие вещи режиссёр (который прежде всего известен как классик отечественной кинодраматургии) делает «по наитию». Но оказывается, что этим они и интересны, в отличие от вещей, сделанных по учебнику. Например, американскому. Даже финальная часть картины, «эпилог», где, вздымая брызги, едут машины, а герой возвращается к парикмахерше-смерти, сделан подчёркнуто поэтично.

В этой картине, как и в предыдущих режиссёра, оказывается, что мы тщательно всматриваемся в «личность» в предлагаемых обстоятельствах катастрофы. Это может быть падение самолёта, то есть гибель сотен. В другой картине — уже взрыв атомного реактора, то есть гибель и страдания, пусть косвенные, тысяч, если не десятков тысяч… И, наконец, предчувствие войны. Само событие войны вынесено за кадр. Но, оставшееся в нашей истории, оно настолько сильное, что мы всё равно смотрим на картину через него. И через «привычные» фильмы о войне. И эта картина становится картиной о войне, как ни крути. А здесь — благородная сложность. Утончённая вычурность. Великолепная замысловатость. И в конечном счёте — речь о жизни и смерти только одной души…

Тема Великой Отечественной войны остаётся в центре: одни считают, что это «хребет» и «единственный консенсусный праздник», а другие — что это всё ложь и так далее, но все понимают, что с этим «надо что-то делать»… Разговоры о том, кто на чью мельницу что льёт, — до сих пор актуальны. Рыцари для борьбы с миражами найдутся по обе стороны. Особенно когда фильм снят при государственной поддержке. Можно ли уравнять фашизм и коммунизм? Или дело вообще не в этом? А тогда в чём? В мужчине и женщине? В Боге? В шлифовке стёкол? Есть ли в мире любовь, кроме как собаки к своему хозяину?

Фильм предлагает постоянную необходимость менять точку зрения. Словно бы только привыкаешь к одной мысли и удобству восприятия, как тут же тональность меняется. Словно бы нас приглашают к совместному путешествию и тут же бросают. И вновь приглашают. Постоянное ощущение ускользающего смысла, дразнящего своей полупроявленностью, нечёткостью, дрожью, полутонами. Какая-то сплошная проверка зрения. И стыдно признаться, что чего-то не увидел… Приходится щуриться.

Картина не оставляет шанса остаться равнодушным, хуже того, требует соавторства. Нужно вспоминать классику. Учиться смотреть. Преодолевать ухмылки и улыбки от языка кино, который чуть менее «гладкий», чем у большинства фильмов. В конце концов, ведь фестивальное кино требует особого зрителя. Умного. Европейского лучше даже. Уточнённого. Воспитанного. Выбритого.

А для тех, кто не понимает по-немецки, будет сделан хороший закадровый перевод.