Сегодня в Белоруссии целый ряд проектов, в том числе поддерживаемых из России, занимается популяризацией историй о том, как хорошо жилось белорусам «за польским часом». Поскольку байки эти, как правило, подаются вкупе с историями о том, какими великими и сильномогучими были предки белорусов под управлением польских панов, сие очень льстит современному читателю/зрителю и способствует некритическому восприятию подобной информации. В то же время существует масса свидетельств современников того, как всё было на самом деле. Кому верить — современным сказочникам или очевидцам и участникам событий (часть свидетельств, приводимых в данном материале, по своему уникальны, и озвучиваются впервые) — пусть читатель решает сам.

«В Польше искони веков толковали о вольности и равенстве, которыми на деле не пользовался никто, только богатые паны были совершенно независимы от всех властей, но это была не вольность, а своеволие… Мелкая шляхта, буйная и непросвещенная, находилась всегда в полной зависимости у каждого, кто кормил и поил ее, и даже поступала в самые низкие должности у панов и богатой шляхты и терпеливо переносила побои — с тем условием, чтобы быть битыми не на голой земле, а на ковре, презирая, однако же, из глупой гордости занятие торговлей и ремеслами, как неприличное шляхетскому званию. Поселяне были вообще угнетены, а в Литве и Белоруссии положение их было гораздо хуже негров…». Автор цитаты: Тадеуш-Ян (Фаддей) Булгарин (1789-1859). Тадеушем Булгарина назвал отец — поляк, ярый республиканец, сражавшийся в мятежных войсках Костюшко в честь своего командира. Сын прошел наполеоновские войны: принимал участие в подавлении испанских восстаний, с конницей С. Понятовского шел на Москву, потом присягнул русскому императору, поселился в Петербурге, где занялся журналистикой и литературой.

1807 год. «Гродно. Я одна! совершенно одна! живу в заездной корчме… Какая голодная сторона эта Литва! Жители так бедны, бледны, тощи и запуганы, что без сожаления нельзя смотреть на них. Глинистая земля, усеянная камнями, худо награждает тягостные усилия удобрять и обрабатывать ее; хлеб их так черен, как уголь, и, сверх этого, смешан с чем-то колючим (дресва); невозможно есть его, по крайней мере, я не могу съесть ни одного куска. Более трех недель стоим мы здесь…». Из записок Кавалерист-девицы Надежды Андреевны Дуровой (1836).

1812 год. «Их теперешний характер, о котором, быть может, мне будет позволено еще поговорить, происходит от некоторых местных условий. От наибогатейшего князя до самого темного раба — всё порабощено Литве и Белоруссии; правительство столь же деспотично, как азиатское, оно приводит в трепет всех ему подвластных, и те магнаты, которые считают свое состояние в 8 или 10 тысяч крестьян, соперничают друг перед другом в низости и самоунижении, чтобы не набросить на себя тень при дворе, одновременно их опасающемся и угнетающем; вокруг толпятся дворяне меньшей знати (которых поляки называют околичной шляхтой), жадные паразиты и корыстные льстецы, живущие на их счет, сопровождающие их в костел, на прогулке, служащие им партнерами в играх и весь день с ними курящие и одинаково мыслящие.

… нет нужды мне описывать их (крестьян — ИА REGNUM) положение. Достаточно, кажется, сказать, что все, что ставили в упрек колонистам под небом Америки, может быть применено и к польским помещикам: прикрепление к земле: обязанность посвятить господам часть времени; необходимость заручиться согласием господ для вступления в брак; запрещение жениться на женщине из другого поместья; так как ребенок являлся бы утраченным для владельца этого поместья, а на детей смотрят, как на прирост от скота; наказания налагаемые по его приказанию, без права жалобы и без пощады; новое поприще, налагаемое на людей, поседевших в своем ремесле; которых уводят от семьи и избы, чтобы сделать из них солдат или матросов: все это встречается в ледяном климате Белоруссии.

Эта иерархия рабов, это принижение гражданственности (ordre social) — грустное зрелище; что всего грустней, это — приниженность (degradation) человека; отсутствие бодрости духа (courage moral) и энергии у дворян, чести и честности у евреев, торговцев и у мещан, просвещенности (intelligence) и естественных привязанностей (affections naturelles) у крестьян.

Перейдем теперь к последнему классу населения. Жалкая и тяжкая жизнь крестьян внушает больше жалости, чем любопытства, и больше отвращения, чем жалости. Не один раз мне пришлось проводить день или ночь в их хатах, следить за их обычаями и стараться говорить с ними на их языке, поэтому я попытаюсь о них сказать по собственным наблюдениям, а не с чужих слов.

Потребности у этих людей крайне ограничены. Дом зажиточного крестьянина больше вглубь, чем в длину, и состоит из трех комнат. В первой, обыкновенно направо от входа, сохраняются те запасы провизии на зиму, которые не зарываются в землю; во второй, служащей сенями и темной, помещаются домашния животныя либо выращиваемый приплод от них; под сенями имеется погреб или, вернее, яма, вырытая в земле и покрытая досками, в которой прячут овощи на зиму и боченки с крепкими напитками. В третьей комнате, наконец, налево от входа обычное жилье семьи и в ней находятся стол, скамья вдоль стен вокруг комнаты, два топорных шкапчика, подвешенных в углах и в которых находятся переносные медные божницы, служащие фетишами этому роду дикарей, пук сосновых лучин, служащих для освещения, несколько глиняных горшков и наконец огромная печь во всю высоту комнаты, служащая одновременно и для печения хлеба, варки пищи, и одром для спанья; весь дым из нея распространяется густым туманом по комнате и выходит в три или четыре отверстия, в квадратный фут величиною, нарочно проделанные под потолком в станах комнаты. Вот и вся обстановка часто многочисленной семьи. Хата выстроена их толстых, неотесанных бревен, наложенных одно над другим; между ними вмазывается глина со мхом, плохо мешающая проникнуть наружному холоду.

Человек, живущий в хате, низок ростом, некрасив, но крепкого сложения; летом он ходит в рубашке, в портках и сверху носит род грубого холщевого кафтана, подпоясанного веревкой; зимою он вместо холста носит одежду из белой шерстяной материи (serge blanchatre), изготовляемой в Лифляндии и Украине, а сверх нее грубо выделанную овчину; жена его одета почти также и отличается от него только большей слабостью и быть может даже более некрасивым, отталкивающим типом; у обоих голова покрыта шапкой, соответствующей остальной одежде; оба они, за исключением больших праздников, когда женщины иногда надевают сапоги, обуты в лаптях, сплетенных из древесной коры, в роде тех корзин, которые у нас употребляются для перевозки некоторых товаров, и у обоих ноги окутаны широкими полосами холста и туго обвязаны веревками, так что от колен до ступни нога представляется одной толщины и, следовательно, уродлива; в таком виде они работают на поле, в том же виде живут дома и спят вместе на печи. Редко они расстаются со своей одеждой, пока она совсем не износится в лохмотья, и крайняя нечистоплотность служит одной из причин столь частой у них заразной болезни». Автор: Маркиз Амедей-Давид де Пасторе (1791-1857), французский гражданский интендант Белоруссии, губернатор Витебщины (1812), член французской Академии Искусств. Цит. по: Записки маркиза Пасторэ. Витебск, 1912. с. 4-7.

1842 год. «J.H.Bernardir de St. Pierre говорит: „Нет нигде тщеславнейшей аристократии как в Польше, но зато нет нигде бедней и обывателей. Бедность сельского населения превосходит всякие описания. Целый год работает здесь крестьянство на своих варварских владетелей, имеющих над ним право жизни и смерти. Участь мелкой шляхты не много счастливее. Что бы ее переубедить и привлечь на свою сторону, нужно залить ее водкою. Так пропивают здесь бесстыдно свободу и свое мнение“….

Весь внешний вид Польши дышит средневековым фанатизмом. Магнаты, в самом тесном смысле слова, независимы. Они обезьянничают — копируют монархов, окружают себя азиатским великолепием, ставят трон и, сидя на нем, дают аудиенцию, нередко даже беднейшим родным. В самой настоятельной нужде к ним не доберешься, но должен будешь ожидать часа два, пока вся дворня не доложат о тебе, и пан или пани, если только не мешает великий тон, допустит тебя к себе. Они имеют свои надворные войска, и если им угодно, или они благоволят пошутить, прикажут всыпать тебе двести нагаек, и ты должен быть доволен, потому что в отношении к ним молчит польская Фемида…

…Правосудия не найдешь даже с фонарем Диогена. Большой пан похищает дочку меньшего, венчается с нею, с разрешения местного бискупа, и это, по приговору юриспруденции, — дело естественное. Сделай это какой-нибудь бедняга, — могущественные родственники похищенной девицы позовут его к суду и несчастный осуждается на смерть. Возный, призывающий к суду тяжущихся, прячется в коноплях или кустарниках, иначе его засекли бы кнутами.

Возраставшее с каждым днем грубое невежество, помрачало все головы. Магнатам нашим уже не удивлялись бы послы Генриха Валуа, потому что они были такими же неучами, как некогда европейские рыцари. Сеймовые послы не понимают даже ничтожной варшавской газеты. Выбицкий, один из способнейших людей своего времени, по собственному признанию, уже будучи сеймовым послом, начал учиться географии, хотя когда-то и был в иезуитской школе и училище законоведения! Вся Польша дышит фанатизмом, а между тем не дает ни одного замечательного богослова». Автор: Брони́слав Фердинанд Тренто́вский (польск. Bronisław Ferdynand Trentowski; 1808-1869) — крупный польский философ и педагог XIX века. Cторонник и пропагандист польского мессианизма. Цит. по: Chowanna, czyli system pedagogiki narodowej jako umiejetnosci wychowania, nauki i oswiaty, slowem wyksztalcenia naszej mlodziezy. Poznan 1842. t.II poszyt II, s. 749-752, 806-833.

«Одно из самых возмутительных злоупотреблений замечается в белорусских провинциях, где крестьяне так несчастны, что вызывали сострадание даже русских крепостных. В этих провинциях помещики отдавали своих крестьян сотнями и тысячами подрядчикам, которые исполняли землекопные работы во всех концах империи. Эти бедные люди употребляются главным образом на постройку больших дорог и каналов. Помещик берет на себя обязательство поставить такое-то количество людей по условленной плате, а подрядчик обязуется кормить их во время работы. Правительственные инженеры, наблюдающие за работами, не требуют по подрядчика в пользу этих несчастных ничего сверх того, что требуется для поддержания жизни. Что же касается до денег, которые получает за них помещик, то правительство не вмешивается в это. Эти несчастные провели дороги в окрестностях Царского Села». Из записок А.М. (Н.И.) Тургенева. Цит. по: Iгнатоускi У. Картокi нарыс гiсторыi Беларусi. — Мн.: 1926.

«Живя не в Польше, мы чувствуем себя как бы в Польше и даже лучше, чем в настоящей Польше». Из адреса поднесенного в середине XIX века польской аристократией правительству Российской империи. Цит. по: Iгнатоускi У. Картокi нарыс гiсторыi Беларусi. — Мн.: 1926.

1864 год. Стыдно робеть, закрываться перчаткою, / Ты уж не маленький!.. Волосом рус, / Видишь, стоит, изможден лихорадкою, /Высокорослый больной белорус: Губы бескровные, веки упавшие, / Язвы на тощих руках, / Вечно в воде по колено стоявшие / Ноги опухли; колтун в волосах; Ямою грудь, что на заступ старательно / Изо дня в день налегала весь век… / Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно: / Трудно свой хлеб добывал человек! Цит. по: Николай Некрасов «Железная дорога» // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем в 15-ти томах. Том 2. Л.: «Наука», 1981.

1939 год (о населении Западной Белоруссии, входившей в состав Второй Речи Посполитой). Цит. по: докладная записка Белосткского воеводы Генриха Осташевского «Проблемы укрепления польского владеющего положения в Белостокском воеводстве» в Министерство внутренних дел Польши от 23 июня 1939 года (ГАОО ГО, ф.6195, оп.1, д.28, л. 4, 16): «Рано или поздно, белорусское население подлежит полонизации. Они представляют из себя пассивную массу, без широкого народного сознания, без собственных государственных традиций. Желая этот процесс ускорить, мы должны одолеть древнюю белорусскую культуру… В сельских волостях, где живет белорусское население — должна быть, безусловно, поднята до высшего уровня материальная культура поляков. Это одно из принципиальных условий польской экспансии…

Выражаясь кратко, наше отношение к белорусам может быть сформулировано так: мы желаем одного и настойчиво требуем, чтобы это национальное меньшинство думало по-польски — ничего взамен не давать и ничего не делать в ином направлении». В случае если возникнет необходимость «этому населению что-нибудь дать и чем либо его заинтересовать», — это может быть сделано лишь с целью «чтобы оно мыслило по-польски и училось по-польски в духе польской государственности…

Необходимо принять решение, чтобы всякий запас земли или частная парцелляция польских имений происходила при условии передачи земель в руки поляков и, если возможно белорусским элементам, то только проявляющим тенденции ополячивания. Пролетаризирующийся белорусский элемент, идущий из деревни в город подлежит там вообще более быстрой ассимиляции чем в деревне… Речь идет о том, чтобы не уменьшать земельных владений поляков, ибо с точки зрения политики страны — стоят выше те, в чьих руках земля…».