В связи с событиями на Украине и резким обострением отношений с Западом, вплоть до возобновления «холодной войны», в России вновь активизировалась публичная дискуссия вокруг так называемой «военной доктрины государства». Так называемой — это потому, что до сих пор отсутствует единое понимание того, что это, собственно, такое и зачем она вообще нужна. Так, например, бывший начальник Генштаба Вооруженных сил Российской Федерации Юрий Балуевский в посвященной военной доктрине РФ статье вообще уходит от ответа на этот краеугольный вопрос, утверждая, что предмет и необходимость ВД вполне очевидны и не подлежат обсуждению. Между тем, сам генерал, в той же статье дает основания в этом усомниться. Так, например, им ставится вопрос о необходимости включения в военную доктрину положений о путях и способах противостояния так называемой «мягкой силе», то есть стратегиям потенциального противника, направленным на подрыв государства изнутри и его дезорганизацию методами небезызвестных «цветных революций».

Цитата: Юрий Балуевский:

«Но только слепой и глухой может сегодня не видеть и не слышать, что бывает с государством в результате внутреннего воздействия так называемых методов ненасильственных действий, протестов и убеждений. Достаточно вспомнить, что произошло на Украине.

Потенциальная опасность резкого обострения внутренних проблем с последующей эскалацией до уровня внутреннего вооруженного конфликта является реальной угрозой для стабильности и территориальной целостности нашей страны на среднесрочную перспективу. И это должно быть также отражено в уточненной Военной доктрине России.

И еще об одной не менее актуальной проблеме. Информационная война с массовым воздействием на создание населения отдельных стран и мировую общественность с применением кибероружия для подавления систем управления, связи не только военного назначения уже стала реальностью и неотъемлемой частью всех вооруженных конфликтов.

Вывод напрашивается один: интересы как военной, так и государственной (национальной) безопасности настоятельно требуют создания механизмов выявления и пресечения информационно-психологического воздействия на Российскую Федерацию. Это должно найти отражение в уточненной Военной доктрине государства».

Подробнее: http://vpk-news.ru/articles/22618

Между тем, на наш взгляд, стратегии «мягкой силы», направленные против гражданского общества, социально-политических и экономических структур государства, в принципе не могут быть предметом профильного реагирования со стороны вооруженных сил РФ. Военная доктрина потому так и называется, что предполагает рассмотрение именно роли военного компонента государственной мощи и его актуальной конфигурации. Тогда как вопросы противостояния «мягкой силе», тоже, безусловно, имеющие отношение к задаче обеспечения национальной безопасности, являются темой куда более широкой и включают в себя практически всю совокупность форм и методов государственной внутренней и внешней политики — от строительства детских садиков до развития российского иновещания на зарубежную аудиторию. Очевидно, что расширять понятие и компетенцию военной доктрины до таких безразмерных масштабов означает просто утратить сам предмет ее ведения и лишить этот документ какого-либо практического смысла.

Итак, военная доктрина по определению должна концентрироваться на адекватном понимании основных задач вооруженных сил государства и форм их применения. Но и по этому поводу возникает немало вопросов. Суть которых заключается в том, что именно в данной декларации, с одной стороны предназначенной для всеобщего информирования, а с другой вроде бы являющейся основополагающим документом военного планирования, указывать стоит, а что категорически не следует?

Особо дискуссионными является допустимая мера открытости в вопросе о путях и способах применения вооруженных сил, а также степень надежности соответствующих рекомендаций и выводов. Дело в том, что любая попытка создать адекватную военную доктрину упирается в фундаментальную, и беспокоящую отнюдь не только военных, проблему принципиальной непредсказуемости будущего, от которого можно ожидать каких угодно сюрпризов. Ну, кто, например, мог предположить еще пару лет назад, что острейшая угроза национальной безопасности России возникнет ни где-нибудь, а на Украине? Делать вид, что все это было заранее известно и просчитано в том же Генштабе, это как минимум принимать желаемое за действительное. Даже Владимир Путин не стал отрицать, что увод Крыма в Россию был решением спонтанным, продиктованным сложившимися обстоятельствами. Соответственно столь же спонтанным было и развитие событий на Донбассе, в отношении которых Россия вынуждена сейчас предпринимать колоссальные и всесторонние усилия. Что обо всем этом говорится в действующей военной стратегии РФ? Да ровным счетом ничего, не считая крайне расплывчатой фразы о возможных попытках «нарушения сложившегося баланса сил в непосредственной близости от границ РФ». Какой практический толк от нее для тех государственных и военных руководителей России, которые в этой по сути непредвиденной чрезвычайной ситуации вынуждены были действовать «спонтанными» методами? Подозреваю, что военная доктрина России это последнее, к чему они в подобных случаях обращаются. А ведь она, как считается, важнейший документ в сфере национальной безопасности!

Предвосхищать будущее, и строить на основе этих предвидений стратегию и тактику применения вооруженных сил, конечно же, необходимо. Хотя бы потому, что военное строительство дело отнюдь не сиюминутное и всегда рассчитывается на перспективу от 30 до 50 лет. Но вот надо ли это делать так, чтобы о содержании наших военно-стратегических замыслов знал весь мир — большой вопрос. В том числе и о том, кого мы считаем своими потенциальными противниками, а кого союзниками. Ведь такое знание, особенно ставшее всеобщим достоянием, никак не упростит, а напротив усложнит нашу задачу кратно тем контрмерам, которые эти не в меру осведомленные визави смогут предпринять.

И уж если публичная военная доктрина действительно необходима, хотя бы для внешней респектабельности, то она должна быть документом максимально общего характера, в котором формулируются некие нужные государству и общепонятные населению принципы и ориентиры. Причем возможно даже не все подряд, а только те, что не входят в противоречие с текущей политической целесообразностью. Так, например, в те же советские времена вполне определенно назывался только главный вероятный противник — США и НАТО. При этом о военной угрозе со стороны социалистического Китая либо говорилось крайне скупо, либо вообще не упоминалось. Хотя, как известно, сил и средств на сдерживание Китая уходило едва ли не больше, чем на сдерживание Запада.

Понятно, что в закрытых документах государственного военного планирования все вещи называли своими именами. Но никак не в официально-пропагандистском варианте. И уж конечно в нем не было ни слова об основных принципах советской военной стратегии, главных районах сосредоточения войск, их оперативном предназначении и порядке боевого применения. Все это являлось строгой государственной тайной и составляло предмет постоянной головной боли западных разведок.

К примеру, на Западе очень долго собирали по крупицам информацию о том, как именно Советская армия планирует атаковать Европу в середине 80-х годов, когда США объявили СССР «империей зла». И только после многолетних исследований пришли к выводу о том, что в СССР разработана стратегия применения так называемых ОМГ -"оперативно-маневренных групп", которая предполагает стремительные прорывы на стратегическую глубину силами танковых армий, с приданным им большим количеством специально разработанных для этого вида войны боевых самолетов и вертолетов. Впоследствии, на основе этой советской концепции натовцы разработали и собственную стратегию воздушно-наземной операции, которую не без успеха применили против Ирака.

Отсутствие у потенциального противника точного знания наших стратегических замыслов, средств и способов ведения нами вооруженной борьбы есть безусловный плюс, то есть то, что не подлежит обсуждению. Для того, чтобы в этом убедиться достаточно вспомнить совсем недавние события, которые произвели на натовских генералов ошеломляющее впечатление. Примененный российскими вооруженными силами метод молниеносной специальной операции стратегического масштаба на территории Крыма, который не прописан ни в одной официальной военной доктрине и который, тем не менее, привел к стопроцентному успеху, заставил Запад полностью пересмотреть свое прежнее несколько пренебрежительное отношение к российской армии.

Совершенно очевидно, что крымский успех не в последнюю очередь стал результатом достигнутой стратегической внезапности и применения вооруженными силами РФ тех инновационных способов решения поставленных задач, которые заранее не афишировались и, по сути, застали основного противника врасплох. Вряд ли бы в Крыму все прошло так гладко, если бы те же американцы были заранее посвящены в характер вероятных действий России и смогли бы к нему как следует подготовиться. Таким образом, вполне очевидно, что «технология» применения вооруженных сил не может и не должна быть предметом раскрытия, даже в самом общем виде, в рамках официальной и доступной кому угодно военной доктрины.

Кстати, это прекрасно понимали и понимают на Западе, где тоже существуют для публики так называемые «стратегические доктрины», которые, однако, призваны прежде всего завуалировать истинные цели и военные задачи соответствующих держав. И печальный исторический опыт наших отношений с Западом в значительной мере обусловлен именно его легендарным коварством, выраженным прежде всего в его умении скрывать свои подлинные намерения. Классические пример — поведение нацистской Германии, которая вступив в 1939 году в войну на Западе, полностью отказалась от публичной враждебности в отношении СССР и даже подписала с ним договор о ненападении. Как известно, на поверку, все это оказалось грандиозным блефом и именно военная кампания на Западе и, в частности, так и не состоявшаяся операция «Морской лев» против Англии, стала стратегическим прикрытием для подготовки вероломного нападения на СССР.

Ничуть не менее коварно действуют по отношению к внешнему миру и нынешние США. Ни в одном из открытых официальных документов этой страны невозможно найти доктринальных установок на совершение госпереворотов в иностранных государствах в форме тех же «цветных революций» или, тем более, прямых вооруженных мятежей, как это было на Украине. Тем не менее, именно эти методы широко применяются США в ходе их глобальной экспансии. Точно также ни в какой американской военной доктрине нет ни одного слова о так называемой «стратегии управляемого хаоса», которую Америка, тем не менее, на глазах у всего мира, использует для удержания контроля над целыми регионами планеты. Ровно та же мера фальшивости характерна и для публичного позиционирования Америкой своих передовых районов противоракетной обороны в Европе, которые якобы предназначены для защиты от северокорейских, иранских или даже марсианских ракет, но только не от российских, которые, в отличие от предыдущих, реально существуют, и боеспособности которых эта система объективно угрожает.

Так что если Запад нас чему то и учит в этом смысле, так только тому, что излишняя публичная болтовня на такие деликатные темы, даже оформленная в виде «военной доктрины», может только навредить нашей же безопасности. И никаких исключений здесь быть не может. Даже там, где, казалось бы, такой публичный сигнал может пойти на пользу, нельзя забывать, что у каждой медали есть две стороны. Так, например, открытое объявление в одной из предыдущих редакций ВД РФ о том, что Россия при определенных обстоятельствах может нанести превентивный удар ядерным оружием, на кого-то, возможно, и оказало сдерживающий эффект, а другого весьма вероятно могло подтолкнуть к принятию упреждающих мер для нейтрализации такого удара. В итоге этот вроде бы сдерживающий войну сигнал, на практике лишь сделал её еще более вероятной.

Из всего выше сказанного следует, что доступная широкой публике «военная доктрина» априори не может быть документом реального военно-политического планирования, а призвана решать совершенно иные, куда более ограниченные, в основном информационные и пропагандистские задачи. Война и процесс подготовки к ней, вне зависимости от их конкретно-исторических ипостасей, всегда были окружены завесой непроницаемой тайны и относились к числу наиболее охраняемых государственных секретов. Прежде всего потому, что успех любой военной кампании критически зависит от военной хитрости и искусства введения противника в заблуждение. Не случайно же такой персонаж как простодушный идальго дон Кихот, идущий в лобовую атаку на ветряную мельницу, едва ли не единственный такого рода персонаж во всей мировой истории. Да и тот вымышленный.

Реальная военно-политическая доктрина в любом государстве — от самого тоталитарного до самого демократического, всегда была и остается закрытой от свободного доступа и какого-либо низового контроля системой взглядов на ведение войны или сдерживание военных угроз, право на выработку которой во всей её цельности и на практическую реализацию может иметь только высшее государственное руководство, несущее прямую должностную ответственность за обеспечение национальной безопасности. Вынесение такого рода материй на суд демократической общественности, или даже их рассмотрение на уровне представительных органов власти категорически недопустимо ввиду, во-первых, неизбежной в данном случае бесконтрольной утечки критически важной для безопасности страны информации, а во-вторых в силу элементарной некомпетентности абсолютного большинства народных избранников в таких специфических вопросах.

Что же касается возможного упрека в недемократичности такого подхода, то должен напомнить, что верховным главнокомандующим вооруженными силами и основным генератором военно-стратегических замыслов является никто иной, как законный президент страны — лицо, избранное на эту должность всем народом и облеченное его высочайшим доверием. А коль скоро он такое доверие получил, то и действовать должен без оглядки на кого-либо, так, как с его точки зрения наиболее выгодно государству Российскому. Вплоть до того, что вообще не оформлять никакие военные доктрины и прочие стратегические замыслы в виде официальных или даже просто письменных документов, если того, по его мнению, требует обстановка. Так, как это в свое время сделал Иосиф Сталин, который в крайне неоднозначной ситуации накануне войны не стал загодя оформлять директиву на случай наступательных действий против Германии. И таким образом, выбил из рук нынешних пристрастных разоблачителей СССР непобиваемый козырь в виде официального документа, подтверждающего «советскую агрессивность». Нельзя исключать, что у Сталина действительно были такие наступательные планы. Но далеко не все замыслы можно доверять бумаге, которую всегда найдутся желающие передать куда следует. И он это прекрасно понимал. А для нас это еще один повод усомниться в целесообразности держать государственные секреты наивысшего уровня в сейфе, если для этого есть куда более надежное место — светлая голова национального лидера.

В этом отношении предельно сдержанные и немногословные подходы к данной проблеме, существовавшие в прежние исторические эпохи, когда широкой общественности и чужеземным спецслужбам полагалось не столько знать, сколько догадываться о том, что делается в военной области, представляются не такими уж старомодными. Особенно в современный период, когда от прежнего российского благодушия в отношении намерений внешнего мира не осталось и следа.

В любом случае состояние неведения относительно наших замыслов и военного потенциала — один из самых сильных сдерживающих мотивов для любого потенциального супостата. А выражение «у страха глаза велики» действительно является аксиомой, не подлежащей никакому сомнению.