В конце прошлого месяца состоялся визит премьер-министра Турции Реджепа Эрдогана в Иран. С турецко-иранским саммитом на высшем уровне Анкара связывала большие надежды. Прежде всего, по части выведения двусторонних отношений из состояния неопределённости, которая все предыдущие годы антииранской политики санкций Запада негативным образом затронула связи двух исторических соседей.

Турция и Иран создают Совет сотрудничества высшего уровня (ССВУ). Предварительные итоги визита Эрдогана показали взаимный настрой Анкары и Тегерана найти взаимоприемлемые формы "сосуществования" вокруг сирийского конфликта. И всё же вояж турецкого премьера в очередной раз продемонстрировал серьёзные лимиты для сближения Турции и Ирана в политической плоскости их отношений. Период 2007-2012 годов дал Анкаре шанс стать партнёром иранцев на долгие годы вперёд. Но Турция осталась в орбите евроалантического влияния, разряжая нараставшую конкуренцию с Ираном лишь эпизодическими декларациями о сохранении турецко-иранских экономических отношений в недосягаемости для санкционной политики Запада.

Недоверие Ирана к Турции достигло пика на рубеже 2012-2013 годов. Осенью 2012 года Турция обратилась к НАТО с запросом о размещении на своей границе с Сирией комплексов ПВО ∕ ПРО "Patriot". Запрос был удовлетворён Североатлантическим альянсом в кратчайшие сроки. Уже в январе 2013 года батареи "Patriot" были дислоцированы в южных провинциях Турции (Кахраманмараш, Адана и Газиантеп). С конца 2011 года в Турции на боевое дежурство заступил мобильный радар передового базирования США.

Указанные шаги турецкой стороны были расценены Тегераном в однозначно недружественных тонах. Общий фон взаимных подозрений Ирана и Турции наиболее отчётливо проявился с нарастанием кризиса в Сирии. В Тегеране рассудили следующим образом. Если в марте 2003 года Турция могла воспротивиться вводу американских войск в Ирак через свою территорию, то почему годами спустя она не заняла схожую позицию в сирийском конфликте? От Турции в Иране ожидали нейтрального отношения к внутрисирийскому конфликту, а получили откровенный курс на вмешательство в дела соседнего государства.

Для ирано-турецких отношений в частности и для актуальных политических процессов на Ближнем Востоке в целом важно понять, кто сейчас составляет политические элиты в Иране и Турции. У руля власти в Иране находится поколение, пережившее с оружием в руках ирано-иракскую войну. Ветераны армии и Корпуса стражей исламской революции, духовенство страны знают о данной войне не понаслышке, и многое в текущих развитиях на Ближнем Востоке сопоставляют и соизмеряют с тем, что имело место в годы войны с саддамовским Ирaком. Высший руководитель Ирана Али Хаменеи в годы войны занимал пост президента, предыдущий президент страны Махмуд Ахмадинежад - ветеран этой войны, нынешний − находился на ответственных постах в командовании вооружёнными силами (1). В Турции же у власти пребывает политическая элита, которая знает о войне на примере достаточно локальных боевых действий против курдов на собственной территории и в Иракском Курдистане. Важно также подчеркнуть, что кто бы ни был за прошедшие с 1980-х годы у власти в Турции, он фактически никогда не ставил под серьёзный вопрос членство страны в НАТО. В Иране же обратная ситуация - ни один ведущий политик страны после Исламской революции 1979 года не ставил под вопрос наличие реальной угрозы национальной безопасности, исходящей от НАТО.

В Иране помнят занятую Турцией в целом нейтральную позицию в ходе ирано-иракской войны, однако, с некоторым креном в сторону "доброжелательного нейтралитета" к саддамовскому Ираку. К этому Анкару обязывало членство в НАТО и собственный экономический интерес. Как указывают турецкие авторы, в войне Ирака с Ираном 1980-1988 годов Анкара сохраняла нейтралитет. Однако, вместе с Западом Турция косвенным образом поддерживала Ирак. Данная поддержка, в первую очередь, проявилась в финансовом плане: Анкара покупала нефть у Багдада, а последний приобретал у турецких партнёров товары, в том числе и с использованием открытой турецкой стороной для иракцев кредитной линии (2). В 1980 годах порядка 60% потребляемой в Турции нефти импортировалось из воевавшего с Ираном Ирака (3). Другие турецкие источники также указывают, что в период ирано-иракской войны и вплоть до свержения саддамовского режима Турция являлась крупнейшим внешнеторговым партнёром Ирака.

Если сравнивать позицию Турции 30-летней давности с тем, какой курс она проводит на нынешнем этапе, то на ум приходят следующие аналогии. Турция в 1980-1988 годах извлекала выгоду из стеснённого положения обоих воюющих государств, пользуясь зонтиком безопасности НАТО. В настоящее время Турция стремится воспользоваться выгодами, вытекающими из стеснённого положения Ирана, продолжающего находиться под санкционным прессом Запада.

С запуском осенью прошлого года процесса оздоровления между Ираном и Западом перед ирано-турецкими отношениями открылись новые перспективы. Но, как можно понять, уже иранская сторона не особо предрасположена к неким прорывам в связях с Турцией. Даже в той их части, которая все предыдущие годы была особо востребованной для Тегерана - развитие торгово-экономических отношений с соседом.

На прошедшем 28-29 января саммите руководства двух стран вновь наметили амбициозные цели. В ближайшие годы планируется вывести взаимную торговлю на уровень $30 млрд. Подобный ориентир уже ставился несколькими годами ранее, но без особых шансов на реализацию.

В феврале 2010 года турецкая сторона озвучила готовность к реализации некоторых крупных ирано-турецких экономических проектов: создание совместного межгосударственного банка; учреждение совместного инвестиционного комитета; строительство индустриальных зон и формирование зон свободной торговли, в особенности на островах Кешм и Киш в Ормузском проливе; строительство аэропортов, которые бы управлялись турецкой стороной. Для всего этого был необходим серьёзный инвестиционный пакет участия Анкары, которого в реальности у неё не было и нет до настоящего момента. Поднять одну лишь отрасль гражданской авиации Ирана до приемлемого уровня осуществления безопасных пассажироперевозок стоит огромных вложений.

Во время турецко-иранского экономического форума, проведённого в рамках визита в Турцию министра иностранных дел Ирана Али Акбара Салехи (20 января 2012 года), было заявлено о намерении сторон активизировать финансовое сотрудничество, в том числе, по линии межбанковских отношений. А также удвоить внешнеторговый оборот между странами (до $30 млрд.) к 2015 году. С позиций сегодняшнего дня очевидно, что данные ориентиры оказались не более, чем декларацией о намерениях.

В предстоящие годы многое будет зависеть от стабильного роста поставок в Турцию иранского газа и нефти. Именно с ними Анкара связывает надежды по выравниванию собственного баланса в импорте стратегических энергоресурсов, диверсификации маршрутов поставок и транзита на рынки третьих стран. Ныне Турция покрывает до 25% своих внутренних потребностей в газе и 30% в нефти поставками из Ирана. До $8 млрд. из общего ирано-турецкого товарооборота в примерно $14 млрд. приходится на экспорт нефти и газа Ирана.

Озвученные турецкими источниками в канун визита Эрдогана в Тегеран цифры свидетельствуют о небольшом ценовом разрыве между двумя главными внешними поставщиками энергоресурсов на турецкий рынок. Газета "Zaman" 28 января обратила внимание на намерение турецкого премьера в ходе визита добиться от иранских партнёров пересмотра цены на газ. Если верить самой многотиражной газете современной Турции, последняя закупает природный газ у Ирана по $490 за кубометр. Российское "голубое топливо" обходится турецким потребителям в $425. Между тем, в Москве объективно оценивают экспортные возможности газовой отрасли Ирана, заявляя, что последний не станет России конкурентом (в особенности на европейском направлении поставок) в ближайшие годы. Представители "Газпрома" отмечают удвоение роста потребления природного газа внутри Ирана за последние 10 лет: с 71 млрд. куб. м в 2002 году до 140 млрд. куб. м в 2012-м. Это говорит о том, что Иран стремительно увеличивает внутреннее потребление газа, сокращая потенциал экспортных возможностей.

В октябре прошлого года министр энергетики Турции Танер Йылдыз заявил, что его страна закупает у Ирана ежегодно 10 млрд. кубометров трубопроводного газа и могла бы увеличить этот объём, если такая возможность ей представится.

Думается, турецкая сторона не будет ограничивать свои предложения в контактах с иранцами одним только вопросом пересмотра формулы ценообразования на газ. От Анкары можно ожидать претензий на возобновление прежде замороженных совместных проектов на иранских нефтегазовых месторождениях. А также попыток сориентировать прокладку перспективных газопроводов из Ирана на европейские рынки через свою территорию. Намерения Турции представить себя иранцам в качестве наиболее оптимального транзитного звена из Ближнего и Среднего Востока на рынок Европы не получают предметного внимания Тегерана. Напротив, в его средне- и долгосрочных планах Турция не значится надёжным партнёром, условным "честным маклером", исполняющим исключительно транзитную функцию в отношениях Ирана с Западом.

Планы Ирана ограничить возможности Турции в качестве главного энергетического хаба на Ближнем Востоке можно проследить на примере фактического замораживания доступа турецкого капитала к освоению трёх фаз на месторождении "Южный Парс". В 2007 году Иран подписал с Турцией меморандум о намерениях, предусматривающий участие турецких компаний в разработке газового месторождения "Южный Парс" (22, 23 и 24 фазы), а также строительство нового газопровода протяжённостью около 2 тыс. км. Дальше заключения ирано-турецкого меморандума в этом вопросе дело так и не сдвинулось. Причиной тому не только развёрнутый Западом режим санкций, серьёзно игнорировать который Анкара никогда не решалась. Запасы "Южного Парса" иранская сторона весьма дальновидно сохранила для более важных целей на Ближнем Востоке и в отношениях с Западом, чем способствование укреплению в регионе транзитной роли Турции (4).

Иран примеривается к другому, обходному Турцию, проекту поставок газа в ЕС: газопровод Иран - Ирак - Сирия. Трёхсторонний меморандум о его строительстве был подписан в иранском Бушере 25 июня 2011 года. Трубопровод с проектной мощностью 110 млн. куб. м газа в сутки или 40 млрд. куб. м ежегодно планировалось ввести в строй до 2016 года. Конфликт в Сирии не позволил приступить к практической реализации проекта.

В экспертном сообществе сложилось устойчивое мнение, что негативная роль в ирано-турецких отношениях традиционно принадлежит внешним силам, которые придерживаются геополитической линии на постоянное сталкивание интересов двух соседних держав. Безусловно, такие глобальные и региональные акторы, как США, ЕС, Саудовская Аравия на разных этапах "приложили руку" (и продолжают это делать до сих пор) к недопущению сближения Турции и Ирана до уровня ровных партнёрских отношений. Но между Анкарой и Тегераном присутствуют также серьёзные внутренние факторы сдерживания. Можно отметить, например, один из них, затрагивающий экономическую плоскость двусторонних отношений. По трансграничным транспортным проектам у Ирана не меньший настрой на прорывы, если сравнивать сферу грузоперевозок с экспортными мощностями нефтегазовой отрасли Исламской республики. Иран и Турцию связывает только один железнодорожный маршрут, который нуждается в серьёзной модернизации, а значит в крупных инвестициях. Но к иранским планам расширить железнодорожные перевозки до более внушительных объёмов в Турции есть значительное противодействие со стороны местного бизнес-сообщества. Реализации планов перехода взаимных грузопотоков на железнодорожные рельсы противится сильное лобби турецких автомобильных перевозчиков. По некоторым данным, Турция обладает самым большим в Европе парком крупнотоннажных грузовиков (около 45 тыс. единиц.) для перевозки внутренних и международных грузов. Собственники многочисленных компаний автомобильных грузоперевозок абсолютно не заинтересованы в замещении железнодорожным транспортом годами налаженных маршрутов поставок по турецким шоссе на Европу и Ближний Восток. К примеру, товарооборот Турции с одним только Иракским Курдистаном в $9 млрд. (кстати, он не намного отстаёт от нынешнего показателя взаимной ежегодной торговли Ирана и Турции - около $14 млрд.) практически целиком осуществляется с опорой на возможности автомобильного транспорта.

Одним лишь инструментарием расширения энергетических связей сдвинуть ирано-турецкие отношения в сторону качественных прорывов крайне затруднительно. Создание СССВУ - скорее символический жест, имеющий малый потенциал перерасти в доверительное общение двух держав. Главное для Турции и Ирана на сегодня - это исключение взаимной конфронтации в Сирии, Ливане, Ираке, но без реального желания (прежде всего, с иранской стороны) вступать в тесное взаимодействие с соседом.

(1) В 1982-1988 годы Хасан Роухани входил в Высший совет обороны Ирана, в 1983-1985 годы состоял на должности заместителя командующего вооружёнными силами на ирано-иракском фронте. В 1986-1991 годы - командующий ВВС Ирана.

(2) G. Inanc,Turk Diplomasisinde Irak 1978-1997, Istanbul: Kultur Y. 2008.

(3) Evren Altinkas, The lran-Iraq War and Its Effects оn Turkey // Review of International Law and Politics, Vol. 1, No. 4, 2005.

(4) По данным иранских источников на конец 2013 года, на месторождении "Южный Парс" ежесуточно добывается около 285 млн. куб. м газа. Примерно 80 млн. куб. м из этого объёма направляется на переработку в местные комбинаты и 200 млн. куб. м после опреснения закачивается в газораспределительную сеть для потребления в промышленности и в быту. Минэкономразвития России в своей официальной статистике указывает, что по итогам 2012 года на месторождении "Южный Парс" производилось до 35% всего иранского "голубого топлива".

Михаил Агаджанян - ближневосточный обозреватель ИА REGNUM