"Вот некоторые из тезисов, которые были озвучены молодыми людьми: "мои ожидания - справедливость и демократия"; "я могу покинуть страну"; "я ничего не жду от 2023 года, достаточно того, что не будет хуже, чем сегодня"; "я не могу представить свою жизнь даже через 5 лет".

Государство "занимает 24-е место в мире среди стран с наивысшим показателем уровня "утечки мозгов" за границу. 73% студентов вузов желают жить за границей. 77% получающих образование за границей не намерены возвращаться. 58% мигрантов имеют высшее образование".

Это не репортаж с Болотной, и не описание ситуации в России - речь о Турции. Внешним выражением этих чемоданно-пессимистических настроений являются идущие с мая бунты, периодически охватывающие почти все крупнейшие города Турции. Они, в свою очередь, провоцируются фундаментальными факторами, предвещающими стране длительный период нестабильности.

Первым фактором, типичным для всего исламского мира, является демографический. Турция, безусловно, не Йемен и не Египет - рождаемость в Турции находится ниже уровня простого воспроизводства, составив в 2012-м 1,9 ребёнка на женщину (примерно уровень Англии и США) против 2,5 в Ливии, 2,69 в Египте, 2,87 в Сирии, 5,09 в Йемене (все данные за 2011-й). При этом примечательна географическая дифференциация рождаемости - если консервативный восток страны застрял где-то между Йеменом и Египтом (рождаемость 3,42), то вестернизированный запад - между Германией и Голландией (рождаемость 1,55). Средний возраст населения для мусульманской страны достаточно велик - 30,1 год (Йемен 18,1 года Сирия - 21, 9 года, Египет - 24,3 года, Ливия - 24,5 года).

Однако ещё в начале 90-х турчанки от Стамбула до Карса рожали в среднем трёх детей. Как следствие, в стране сейчас весьма велика доля молодёжи. В целом, демография Турции почти идеально совпадает с демографией Туниса (2,13 ребёнка на женщину и средний возраст 30 лет). Как и в Тунисе, именно молодёжь 19-25 лет составляет основную массу протестующих. Иными словами, как и в большинстве проблемных стран Большого Ближнего Востока, мы видим в Турции "молодёжный бугор" - хотя и с нюансами, характерными для наиболее вестернизированных стран региона. Иными словами, для страны характерна гонка между быстро растущей численностью трудоспособного населения младших возрастов и экономикой, создающей рабочие места. До недавних пор экономика эту гонку выигрывала - число рабочих мест росло хотя и не намного, но быстрее численности населения.

До самого последнего времени экономическая история Турции - это, в основном, история успеха. Турецкая экономика в 1980-1990 гг. росла в среднем на 5,3% в год, в 1990-1998 гг. - на 4,5%. Экономический кризис 1999-2001-го сократил её почти на 10%, но затем начался новый, ещё более мощный рывок. В 2002-2007 гг. ВВП рос, в среднем на 7,4%, 2008 - он вырос ещё на 5,8%. В итоге к 2007-му ВВП на душу населения по паритету покупательной способности составил 87,7% российского. Аграрный статус страны (в конце 60-х сельское хозяйство страны давало 30% ВВП) остался далеко в прошлом - к 2007-му аграрный сектор давал 8,9%, меньше, чем, например, в Австралии.

Однако турецкий рост имел свои особенности. Во-первых, он в огромной степени стимулировался притоком прямых иностранных инвестиций. Дважды либерализовав своё законодательство в их отношении (в 1980-м и посткризисном 2002-м), Турция добилась гигантского роста объёмов ввозимого капитала. Так, если 1979-м. объем инвестиций в экономику Турции составил лишь смехотворные $75 млн, то в 1990-м. - уже $684 млн, в 2001 г. - почти $3,4 млрд. С 2005-го начался особенно мощный инвестиционный бум, и в 2007-м объём прямых иностранных инвестиций достиг $22 млрд. Во-вторых, в отличие от Китая, превратившегося в "мастерскую мира", и предшествующей "линейки" "азиатских тигров", процессы индустриализации в Турции были выражены относительно слабо до середины "нулевых" - доминирующей в экономике оказалась сфера услуг. На долю промышленности в 2005-м приходилось 25% ВВП, при этом на услуги приходилось 64,3% по сравнению с 58% в 1995-м. Так, в 2005-м Турция зависела от туризма даже в несколько большей степени, чем РФ - от нефтегазового комплекса (7% ВВП). Структура промышленности также была архаична - даже во второй половине нулевых в промышленном производстве преобладали лёгкая и пищевкусовая отрасли. К 2007-му доля промышленности в ВВП достигла 30%, а доля услуг составила 59,3%.

Особенности экономической структуры предопределили место Турции в глобальном разделении труда. Экспорт рос более чем вдвое быстрее, чем экономика в целом (16,8% за 2005), однако имел весьма специфичную структуру. Если отбросить причуды турецкой статистики, считающей "промышленным" экспорт продуктов первичной переработки сельскохозяйственного сырья (например, растительные и животные масла, солёную и копчёную рыбу), то фактическая доля готовых изделий и полуфабрикатов в экспорте Турции не превышала 25% даже в 2007-м. При этом речь в основном шла о продукции лёгкой и пищевкусовой промышленности. С поправкой на специфику местной статистики, продолжал преобладать экспорт сельскохозяйственной продукции, при этом зачастую далеко не первой необходимости. Так, очень значимую часть сельскохозяйственного экспорта Турции составляют орехи и табак.

Между тем, конъюнктура на рынке того же текстиля в "нулевых" была не слишком благоприятной из-за конкуренции Китая, Вьетнама, Индонезии, Бангладеш и других стран с дешёвой и ещё более многочисленной рабочей силой. В итоге, несмотря на быстрый рост экспорта, он хронически отставал от темпов роста импорта. Как следствие, к 2007-му сложилась ситуация, когда экспорт составил $144 млрд, в то время как импорт - $178 млрд. (отрицательное торговое сальдо - 23,6%). Следствием стал быстрый рост внешнего долга - уже в первом квартале 2007-го он составил $112,7 млрд (рост за 4 месяца - на 2,7 млрд.). Внешний долг компаний тогда же достиг $158,9 млрд (рост на 9,5 млрд. за тот же период). Сам по себе объём долга, осторожно говоря, не являлся критичным (ВВП Турции в 2007-м составлял $647 млрд.), но темпы роста настораживали.

Иными словами, турецкое "чудо" имело две из ключевых слабостей китайского (зависимость от экспорта сырья и от иностранных инвестиций, причём в гораздо больших, чем Китай, масштабах), и при этом не имело его сильных сторон. В итоге кризис достаточно сильно затронул Турцию. ВВП, достигший $730 млрд в 2008-м, сократился до $615 млрд, номинальный подушевой ВВП упал с $10293 до $8560. Тем не менее, турецкая экономика стала быстро восстанавливаться: рост за 2010-й составил 8,9%, за 2011 год - 8,5%. Подушевой ВВП уже в 2011-м несколько превысил показатели 2008-го года.

Однако чрезмерная зависимость от иностранных инвестиций дала о себе знать. Прямые иностранные инвестиции в промышленность в 2009-м упали на 62%. В следующем году снижение продолжилось. В 2011-м поток восстановился до $14,34 млрд, однако в прошлом году инвестиции вновь упали - до $12,38 млрд. Параллельно происходило сжатие спроса на ключевом для Турции рынке ЕС (чуть менее половины экспорта). В итоге темпы роста экономики в 2012 составили лишь 2,2%. При этом Турция, восстановив и превысив докризисный объём ВВП, так и не смогла восстановить его докризисную структуру - доля промышленности в ВВП сейчас меньше, чем в 2007-м и составляет 28%.

Иными словами, в Турции мы наблюдаем классический набор фундаментальных предпосылок для долгосрочного политического кризиса: во-первых, классический "молодёжный бугор"; во-вторых, резкое торможение экономики после длительного периода быстрого роста. Последнее само по себе вызывает "кризис ожиданий"; в сочетании с "приливом" трудоспособного населения на рынок труда замедление роста привело к тому, что турецкая экономика проиграла гонку турецкой демографии - уровень молодёжной безработицы достиг 20,4%. Это ещё не Тунис с его 31%, однако в сочетании с другими факторами уже достаточно, чтобы спровоцировать "болотные" эффекты. Наконец, торможение экономики в сочетании с сохранением её архаичной структуры и массой достаточно образованной молодёжи выбрасывает на улицу весьма специфический контингент, обладающий достаточно высокими притязаниями - среди лиц с высшим образованием безработица достигает 58%. В итоге, хотя Турция - не Египет, и пока даже не Тунис, лицо Таксима поразительно напоминает лицо Тахрира.

Между тем, на экономический и демографический фон в Турции накладываются чисто политические противоречия - в том числе, внутриэлитный раскол, который, как известно, является третьей ключевой предпосылкой для "революции". Итак, кто и кому противостоит на турецких улицах?

Оппозиция в той или иной мере является носителем кемалистской парадигмы, господствовавшей в политическом поле Турции на протяжении восьми десятилетий. "Шесть стрел" Кемаля Ататюрка включали в себя "революционность" - т.е. борьбу против традиционного общества и вестернизацию; секуляризм (лаицизм) - т.е. отделение религии от государства; республиканизм - принцип народовластия (страной правит премьер при декоративной роли президента ровно потому, что новая Турция изначально мыслилась как парламентская республика); национализм.

На последнем стоит остановиться подробнее. Османская империя, султан которой считал себя повелителем всех правоверных (панисламизм предполагался по умолчанию), представляла собой своего рода суннитский интернационал, в котором этнические турки зачастую оказывались далеко не на первых ролях. Однако с 1870-х, по мере вестернизации, в империи начинает набирать силу турецкий этнический национализм (с производным от него пантюркизмом), наиболее яркими выразителями идей которого стали младотурки.

Придя к власти в фактически превращённой в развалины младотурками стране, Кемаль выдвинул концепцию "гражданской нации", почти буквально дублирующей французскую. Отныне все граждане Турецкой республики, независимо от происхождения и вероисповедания, считались турками и, теоретически, обладали равными правами. Ценой вопроса оказывалась добровольно-принудительная ассимиляция на основе общего языка и единой светской культуры: "Как счастлив говорящий: "я турок!". В итоге республика заполучила конфликт с не жаждавшими расставаться со своей идентичностью курдами, длящийся, практически, с начала её существования (1925 г.).

В современной Турции опорой этой парадигмы в той или иной степени является средний класс крупных городов, особенно на западе страны, армия и крупный бизнес.

Однако уже изначально проблемой кемалистов стали не только курды. Большинство населения, мягко говоря, было не в восторге ни от секуляризации, ни от модернизации, разрушавшей устои традиционного общества - итогом стало установление опирающегося на армию авторитарного, а затем полуавторитарного режима, призванного оградить идеи Кемаля от излишних проявлений "народности". Оппозицией ему, начиная с 1970-х, стал "политический ислам", опирающийся на консервативный нижний класс, "глубинку" и столь же консервативную традиционную буржуазию востока и центра страны. Оппозиция предложила избирателю набор из "исламских ценностей", антикапиталистической и антизападной риторики. Так, идейный предшественник Эрдогана, Эрбакан, предпочитал развивать отношения не с Западом, а с исламскими странами. Так, он выступил инициатором создания "Исламской восьмёрки". За исламистским проектом, по определению интернациональным, по тому же определению маячил призрак неоосманизма.

Впервые исламисты оказались у власти в 1996-м, когда Эрбакан стал премьер-министром. Однако уже в 1997-м он был отстранён от власти военными, и ортодоксальный политический ислам канул в лету. На смену ему пришёл компромиссный проект, приемлемый не только для консерваторов, но и для космополитичного крупного бизнеса. Умеренные "исламские ценности" были дополнены сменой вектора с Востока на Запад (курс на вступление в ЕС) и экономическим либерализмом. В такой форме проект оказался приемлем практически для всех групп населения и элиты - и в 2002-м исламистская Партия справедливости и согласия выиграла парламентские выборы. Премьер-министром стал Абдулла Гюль, за которым стоял Эрдоган, а в 2003-м в кресло премьера сел сам "шеф".

Однако компромисс был недолгим. С 2007-го Эрдоган открыто заговорил о неизбежности исламизации Турции, и слова достаточно быстро вылились в конкретные действия. При этом стоит отметить, что кроме исламизации и явных авторитарных тенденций Эрдогана на повестке дня оказались и попытки внедрения полиэтнической "неоосманской" идентичности - так, исламисты пытаются использовать термин тюрклы (местный аналог термина "россиянин") вместо традиционного "тюрк"/турок. Кроме бесконечных проблем с курдским меньшинством, кемалистский формат "государства-нации" ожидаемо оказался не слишком удобен для расширения турецкого влияния за пределами собственных границ. Между тем, к этому Анкару подталкивает не только "исламистский интернационализм", но и объективные причины - именно Большой Ближний Восток, а не Европа являются для Турции наиболее выгодным торговым партнёром (из всех стран ЕС у республики положительное сальдо торговли только с Британией). Однако "османистская" политика столь же ожидаемо вызывает протест у националистически настроенных турок.

Иными словами, шаткий компромисс был нарушен. Намерение премьера демонстративно снести культурный центр Ататюрка (где располагался стамбульский театр оперы и недостаточно исламского с точки зрения премьера балета), и построить на месте парка Гези торгово-развлекательный комплекс, стали лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения и спровоцировавшей протесты. Иными словами, на демографическое давление и резкое торможение экономики наложился традиционный конфликт между "западниками" и "почвенниками". Как будет развиваться ситуация дальше?

За первые пять месяцев 2013-го объём прямых иностранных инвестиций в экономику Турции составил лишь $4,22 млрд, что на 35% меньше, чем за тот же период прошлого года. При этом торговый и платёжный баланс остаются отрицательными - и в условиях снижения притока капитала компенсировать их дефицит нечем. Как следствие, в июле Турция была вынуждена потратить $2,25 млрд из своих небогатых (менее $45 млрд.) золотовалютных резервов на поддержку падающей лиры, однако её курс всё равно снизился, что создаёт риски инфляции. В итоге Турция может либо дальше тратить свои золотовалютные резервы (между тем, на стране лежит довольно внушительное долговое бремя, в составе которого растёт доля дорогостоящих краткосрочных обязательств), либо поднимать процентные ставки, подавляя тем самым наметившееся ускорение роста экономики. С другой стороны, подстёгиваемая демографией безработица растёт (плюс 0,8% по сравнению с тем же периодом прошлого года - до 8,8%), выбрасывая на рынок труда очередные "порции" образованной и амбициозной молодёжи.

Иными словами, все предпосылки для дальнейшей экономической стагнации у Турции есть. Есть они и для роста числа недовольных. При этом политическая конъюнктура для исламистов в долгосрочной перспективе неблагоприятна. Полуаграрная турецкая "глубинка" после периода экономического роста в изрядной степени растеряла своё экономическое значение, некогда покоившееся на прочном основании из табака и хлопка. Тактика удушения армии, которой, например, придерживался тунисский президент Бен Али, при систематическом массовом недовольстве даёт зачастую нетривиальный результат. Шансов эффектно выступить на внешнеполитической арене у Эрдогана нет - денег на "маленькую победоносную войну" у Турции банально не хватит.

Безусловно, проблемы Турции пока не идут ни в какое сравнение с проблемами Египта или хотя бы Туниса. Однако период нестабильности для неё практически неизбежен. Неоосманские амбиции Эрдогана пока отправляются на задний план. Что мы увидим в итоге: крах исламистского проекта или откровенно авторитарный режим - определить пока крайне трудно.

Евгений Пожидаев - международный обозреватель ИА REGNUM