В Дагестане одним из центральных событий последних двух месяцев стало начало диалога между двумя основными ветвями ислама этой республики - суфийской и салафитской. Старт был дан в конце апреля, когда на большом собрании исламских лидеров и богословов этих двух направлений была достигнута первая публичная договоренность. Она включала в себя отказ от целого ряда взаимных обвинений и заверяла о готовности к мирному сосуществованию. Затем встречи такого же рода стали проводиться в дагестанских районах. В федеральных СМИ это событие прошло практически незамеченным. В дагестанских СМИ и особенно блогосфере оно, напротив, остается одной из самых обсуждаемых тем. Что же на самом деле произошло, и как это может повлиять на ситуацию в одном из самых нестабильных регионов РФ?

Договаривающиеся стороны

Попытки провести некий публичный диалог между разными представителями дагестанского ислама делались еще весной 2011 года. Нынешний диалог отличается от них двумя особенностями. Во-первых, тогда диалогу открыто содействовали региональные органы власти, а также некоторые федеральные структуры. Сейчас, по крайней мере внешне, диалог организован без их участия. Во-вторых, организаторы встреч весной 2011 года предпочитали четко не обозначать их участников как "стороны". Тогда, скорее, пытались создать некое подобие "открытой трибуны", доступ к которой получил бы по возможности более широкий спектр местного ислама. Теперь же прямо указывается, что диалог идет между Духовным управлением мусульман Дагестана (ДУМД) и Ассоциацией ученых "Ахль-Сунна" в Дагестане. Об этом говорится в итоговом документе апрельской встречи, в итоговых документах последовавших за ней "районных" встреч, в публикациях дагестанских СМИ на эту тему. И сами участники диалога в частных и публичных беседах признают, что это именно диалог между двумя организациями, а не некий аморфный "круглый стол", где каждый из участников говорит сам за себя. А значит, надо прежде всего понять, что сегодня представляет собой каждая из договаривающихся сторон.

Духовное управление мусульман Дагестана принято считать структурой, объединившей "традиционный" и "лояльный властям" ислам этого региона. Оба определения весьма условны. ДУМД - структура, которую формируют сторонники суфизма, крупнейшего мистического направления в исламе, основанного на духовном ученичестве у наставника-шейха. Однако доминирующим течением в дагестанском исламе суфизм (тарикатизм, как чаще называют его в Дагестане) сделался только в первой половине 19 века. Тесный союз ДУМД с властями республики стал зримым только в конце 1990-х, после убийства главы ДУМД - муфтия Мухаммадсаида-хаджи Абубакарова и активизации в республике ваххабитских анклавов. В 2010 году, когда главой Дагестана стал Магомедсалам Магомедов, власти фактически прекратили публичную поддержку ДУМД в его споре с оппонентами. Правда, и сейчас многие республиканские чиновники являются последователями (мюридами) того или иного суфийского шейха. Более того, они нередко афишируют этот свой статус. Однако трудно судить, указывает ли это на привластный статус ДУМД как организации. Взаимоотношения между различными дагестанскими шейхами не всегда просты, некоторые из них вовсе не признают авторитет друг друга. ДУМД ассоциируется в первую очередь с шейхом Саидом-эфенди Чиркейским и его учениками, а среди крупных республиканских чиновников, по нашим данным, есть и люди, близкие другим шейхам.

Ассоциация ученых "Ахль-Сунна" (полное арабское название: Ахль ас-Сунна ва-ль-джама'а "люди Сунны и единения") в Дагестане позиционирует себя как объединитель мусульман, не являющихся последователями суфизма. С доктринальной точки зрения, представители "Ахль-Сунны" повторяют все те же "антисуфийские" аргументы, которые звучали в Дагестане еще в начале и середине 90-х, когда разные исламские течения в регионе контактировали и диспутировали почти без всякого внимания со стороны государства. Сейчас, как и тогда, критике подвергаются некоторые обычаи, укорененные в дагестанском суфизме (паломничество на могилы духовных авторитетов, празднование дня рождения Пророка и другие), а также сама практика духовного "подчинения" шейху. Все это оппоненты суфизма называют недозволенным нововведнием в исламе (арабск. бида'), а салафизм они определяют как свободу от таких обновлений. Заявление, принятое на первой встрече ДУМД и "Ахль-Сунны" в апреле, касалось в основном именно этих спорных вопросов.

При этом состав людей, находящихся или находившихся в руководстве "Ахль-Сунна" в Дагестане, весьма разнообразен. "Старая гвардия" - лидеры, участвовавшие еще в диспутах 90-х, такие, как Абас Кебедов, активно выступали от имени "Ахль-Сунны" в 2011 году, но сейчас постепенно уступают в публичном пространстве место другим соратникам, в частности, молодым проповедникам, собирающим большие аудитории не только в мечетях ряда дагестанских городов, но и в интернете. Заметно также "митинговое крыло" "Ахль-Сунны", ведомое известными в республике адвокатами, которые специализируются на помощи задержанным по подозрению в причастности к бандподполью. Такие задержания становятся поводом для протестных митингов. Это та сфера, где представители "Ахль-Сунны" наиболее открыто касаются темы продолжающегося в регионе вооруженного противостояния.

Статистически сопоставить влияние двух центром дагестанского ислама в масштабе республики довольно сложно. Позиции ДУМД наиболее сильны в нескольких горных районах, населенных аварцами (особенно в Гумбетовском и Чародинском), где и в советское время были сбережены суфийские традиции и откуда родом многие нынешние видные представители ДУМД. О какой-либо активности "несуфийского" ислама в этих районах сведения практически отсутствуют. Наоборот, в ряде южных районов, например, приграничном с Азербайджаном Магарамкентском, религиозное возрождение сегодня идет, по-видимому, без идейной поддержки со стороны ДУМД (местные жители в интервью там отмечают: "У нас нет суфизма"). Однако в наиболее густонаселенной части равнинного Дагестана - треугольнике "Махачкала - Хасавюрт - Кизлярский район" - говорить о чьей-либо монополии в мусульманской среде не приходится. Есть крупные населенные пункты (включая поселки в черте Махачкалы), в которых действуют по две мечети - суфийская и салафитская. Есть случаи совместного существования в одной мечети двух групп верующих, не всегда безоблачного. Есть и мечети, никак не "определившиеся" по поводу описанных выше споров. "У нас такого нет, чтобы тарикатисты или салафиты", - говорит имам одной из таких мечетей. Впрочем, ситуацией в самих мечетях определяется далеко не все. Сторонники "Ахль-Сунны", например, небезуспешно стремятся получить влияние в самых социально уязвимых слоях общества - среди детей-сирот (через открытие приютов), среди заключенных.

Зона молчания

У начавшегося мусульманского диалога есть одна особенность, удивительная на фоне сегодняшнего Дагестана: вопрос о терроре и вооруженном подполье, ключевой для республики, остается фактически за пределами публичного обсуждения на встречах мусульман двух направлений. В итоговом документе апрельской встречи об этом не сказано ничего. Внешне это может показаться логичным, ведь те доктринальные воззрения, примирению которых был посвящен этот документ, никак не связаны с экстремизмом. Однако, учитывая происходящее в Дагестане, уход от этой темы выглядит все же неожиданным.

В интервью лидеры обоих исламских центров только высказывают осторожную надежду, что по мере развития диалога проблема подполья как-то потеряет остроту, но как именно и за счет чего - остается "за кадром". На митингах, организованных с участием активистов "Ахль-Сунны" в 2011 году, шла речь о похищениях людей силовиками, о нарушениях при проведении спецопераций, но тема "леса" как такового там обходилась. Получалось (хотя и это не утверждалось впрямую), что подполье возникло исключительно как реакция на полицейское давление. Однако такую точку зрения вряд ли примет даже наблюдатель, максимально критически настроенный по отношению к правоохранительным органам, - при том, что к их работе в Дагестане за последние полтора десятка лет, действительно, немало вопросов.

Вряд ли можно достоверно определить, действительно ли все участники исламского диалога не имеют никаких, даже косвенных рычагов влияния на "лес". Так или иначе, они не демонстрируют возможности такого влияние. Более того, представители "несуфийского" ислама явно следят за тем, чтобы не давать поводов для обвинений в любых, самых косвенных связях с НВФ. Например, инициаторы строительства мечети в одном из сел южного Дагестана тщательно документируют все пожертвования на строительство: "А то кто-то скажет, что мы получили деньги от "лесных"". В условиях сохраняющейся в Дагестане напряженности, такая защита со стороны рядовых жителей вполне понятна. Но когда тема вооруженного экстремизма практически исключается из диалога исламских лидеров, - это неминуемо снижает значимость их диалога для жизни региона.

Реакция власти: сдвиг границ

Еще одна неожиданность начавшегося внутриисламского диалога - это реакция на него дагестанских властей. В первые дни после апрельской встречи таковой не было, по крайней мере публично. И только после теракта 3 мая в Махачкале в совместном заявлении главы, Народного Собрания и правительства Дагестана активизация террористов была названа "попыткой сорвать начавшийся диалог внутри мусульманской общины". Эта же мысль звучала в заявлениях дагестанских властей и по поводу последовавших позднее криминальных событий, включая убийство "суфийского" имама в мечети села Карамахи. Показателен также фрагмент июньского интервью главы Дагестана Магомедсалама Магомедова: "Представители объединения "Ахлю-Сунна валь джамаа", которые приняли совместную с ДУМД резолюцию о взаимодействии, считают себя сторонниками чистого, первоначального ислама и выступают против использования насильственных методов при решении каких-либо проблем. И мы надеемся, что молодежь, ориентированная на салафитов, не будет поддаваться пропаганде экстремистов". То есть власть подчеркивает, что экстремисты противопоставлены всем участникам внутриисламского диалога.

Это значит, что произошло расширение границ того дагестанского ислама, к которому власти не относятся как к враждебному. В 1998-2009 годах руководство Дагестана всегда публично подчеркивало, что делает ставку на ДУМД и противостоит альтернативному исламу (тогда он назывался "ваххабизмом", сейчас этот термин в Дагестане избегается, а республиканский закон о запрете ваххабизма формально продолжает действовать). После того, как в 2010 году высший пост республики занял Магомедов, такой подход, как уже было отмечено, ушел в прошлое. Теперь зона "одобряемого" властями ислама примерно соответствует всем участникам начавшегося диалога, а "вовне" - враги этого диалога и республиканских властей. Подчеркну, что описанная картина складывается не из реальных действий региональных властей, а на основе их заявлений.

Что касается действий, то их картина несколько сложнее. Заметное изменение в политике дагестанского руководства последних двух лет - это отказ от безусловной поддержки силовиков. Митинги жителей отдельных сел против действий конкретных правоохранителей проходят в Махачкале по несколько раз в месяц, и республиканская власть нередко выслушивает их требования, стремясь к роли посредника. Это не раз приводило к конфликту с руководством силовых органов. Он стал публичным, в частности, на апрельском заседании Комиссии по помощи в адаптации к мирной жизни лицам, решившим прекратить террористическую и экстремистскую деятельность. После этого работа данной комиссии, одного из любимых "детищ" нынешнего руководства Дагестана, забуксовала.

При этом ощущение угрозы, уязвимости у республиканских чиновников явно растет - это видно и из бесед, и, например, из беспрецедентных мер безопасности и негативных ожиданий перед крупными публичными мероприятиями. Раньше в команде главы Дагестана были люди (в частности, из бывших авторитетных муниципальных глав), заявлявшие о своей возможности влиять на "лес". Видимо, их роль сейчас ослабла.

Земля и вера

Означает ли все сказанное, что начавшийся диалог, привлекший такое большое внимание в Дагестане, не может принести пользы? С одной стороны, сам факт встреч между религиозными авторитетами, ранее таких встреч избегавшими, в любом случае способен укрепить доверие в дагестанском обществе. С другой стороны, завышенные ожидания от подобных мероприятий, похоже, основаны на несколько ложных представлениях о сегодняшнем Дагестане и о роли ислама в нем.

Часто приходится читать о "тотальной исламизации" Дагестана. На самом деле ее уровень очень значителен, но тем заметнее и то, что у нее есть границы. Достаточно взглянуть на одежду дагестанских горожанок: "на глаз" можно сказать, что примерно треть строго следует в одежде нормам ислама, и примерно столько же демонстрирует в одежде подчеркнутую свободу от религии. Местный интернет полон жаркими дискуссиями между сторонниками и противниками построения исламского общества. Исламизация неравномерна и географически. Интересны данные "Дагестанского статистического сборника" за 2010 год: доля детей, родившихся в том году у женщин, не состоящих в зарегистрированном браке, по разным городам и районам Дагестана варьировала от 35% до 2%. Высокий процент, по мнению многих демографов, означает большое количество браков, регистрируемых только по исламскому обряду. Очевидно, есть районы, где это почти норма, а есть районы, где все иначе.

Рост роли ислама в конкретных селах и районах часто связан не с усилиями каких-либо религиозных авторитетов, а с распадом других систем регулирования различных сфер жизни - например, земельной сферы. Регистрация прав собственности на землю по российскому законодательству в Дагестане, вопреки расхожим представлениям, постепенно идет, но когда доходит дело до земельного конфликта, он часто разрешается в мечети. Как мне уже приходилось писать, подобное особенно вероятно в тех случаях, когда республиканское законодательство делает вопрос о земле крайне запутанным. Интересно, что выбор конкретного исламского арбитра в конфликтных вопросах может быть неожиданным: известны, например, случаи, когда жители сел, не считавшихся "суфийскими", обращались по конфликтным земельным вопросам к шейхам. Есть немало рассказов и о том, как в аналогичных случаях обращались к "лесу". Де-факто, при слабости государственных институтов, сформирован "конкурентный рынок" юрисдикций.

Приведу еще один пример того, как дагестанская жизнь ломает многие сложившиеся представления о местном исламе, о противопоставлениях, имеющихся внутри и вокруг него. Столичные эксперты часто пишут о том, что деятельность национальных активистов на Кавказе несовместима с укреплением ислама, в котором подчеркивается единство всех верующих (уммы). Однако на практике ислам играет самую существенную роль в этнических акциях в сегодняшнем Дагестане. Например, в апреле-июне группа кумыков - жителей поселков, входящих в черту Махачкалы, организовала палаточный лагерь протеста на спорной земле в местечке Караман близ дагестанской столицы. Единственным "стационарным" зданием, которое они стали строить рядом с палатками, была мечеть. Интересно также, что заметную группу в палаточном лагере составляли молодые люди, посещавшие, по их собственным словам, салафитские мечети, однако обращение с просьбой дать суждение по конфликтному земельному вопросу из палаточного лагеря собирались отправить совету алимов (мусульманских богословов) Духовного управления. Не мысля свое выступление без исламской составляющей, протестующие явно не слишком заботились о том, как их акция встраивается во взаимоотношения между религиозными центрами республиканского уровня.

Ислам в сегодняшнем Дагестане - слишком широкое и сложное социальное явление, чтобы представить его, ориентируясь только на ситуацию в "верхнем слое", среди лидеров регионального масштаба. Если всерьез строить прогнозы о будущем Дагестана, о том, как отразится на этом будущем исламский фактор, стоит учитывать в первую очередь не слова, сказанные на высоких встречах, а эту ежедневную, "бытовую" роль ислама - не тотальную, но более существенную и более самостоятельную, чем в любом другом регионе России.