История России. ХХ век. 1894−1939. М.: Астрель; АСТ, 2009. 1023 с. Тир. 5000 экз.; История России. ХХ век. 1939−2007. — М.: Астрель; АСТ, 2009. 829 с. Тир. 5000 экз.

История России. XX век

Увидев два объёмистых тома новоизданной «Истории России» (в двух томах, повествующих о периоде 1894−2007 годов, под 1900 страниц!), я поначалу воодушевился. Теперь будет чем разнообразить процесс преподавания, проникнуть в новейшие трактовки такого непростого ХХ века, поделиться со студентами новыми фактами и обобщениями. Список авторов, открывающий первый том солидного издания, оптимистические ожидания только укрепил: у работы 43 автора — историки, филологи, искусствоведы, философы, географы, доктор права, специалисты в области технических наук, два протоиерея и заместитель директора Российского центра защиты леса. Многие фамилии известны широко: академик РАН Юрий Пивоваров, Никита Струве, Витторио Страда; статьи других с интересом читались в журнале «Родина», например, Василия Цветкова. В общем, проект, генеральным директором и ответственным редактором которого выступил профессор МГИМО (Университет) Андрей Зубов, обещал немало интересного. А о том, что в итоге родила эта гора научной мысли, постараюсь поделиться.

Том первый. Удивительное рядом

Оговорюсь сразу: к 42 из 43 авторов «Истории России» у меня претензий нет. Во-первых, выявить, кто и что писал, из обоих томов решительно невозможно. Это, похоже, практика такая новомодная: в том же ключе была издана в 2008 году по-русски «История Украины» под редакцией В. А. Смолия (1): на 1070 страницах разграничить тексты 14 авторов не представилось никакой возможности, причём часто известные украинские специалисты пели, что называется, вразнобой. Но жанр той книги был хотя бы обозначен как «научно-популярные очерки», а проект профессора Зубова явно замахивается на большее — «рассказать правду о жизни и путях народов России в ХХ веке» (С. 5). Во-вторых, сам ответственный редактор уже в предисловии смело заявляет: «Все недостатки — на мне» (С. 6).

Официальный сайт МГИМО (У) сообщает, что уважаемый профессор Зубов вообще-то специалист по парламентаризму в Таиланде, поэтому взятая им ответственность за себя и ещё 42 автора впечатляет, ибо история России уступает место публицистике не самого лучшего розлива уже на 7-й странице первого тома, а впереди у читателя, напомним, ещё целая тысяча страниц. Забегая вперёд, заметим, что будут там относительно спокойные, почти нейтральные куски изложения, но заданная предисловием Зубова стилистика жуткой страшилки присутствует постоянно, а там, где что-то ввернуть трудновато, появляются вставленные в текст «примечания ответственного редактора». А вот как задаётся тон всему повествованию: «В 1917—1954 годах самими русскими людьми были убиты десятки миллионов лучших граждан России, изгнаны из страны миллионы других… В ХХ веке страна потеряла, по нашим оценкам, 95 процентов своих культурных сокровищ, множество культурных богатств, и, наконец, в 1991 году распалась на части» (С. 7). Страшно, аж жуть, но ссылки, откуда эти миллионы с процентами, отсутствуют напрочь, а далее подобных лукавых цифр мы встретим ещё немало.

Книга эта по идее должна была увидеть свет лет 15 тому назад, когда от наследия советской эпохи на постсоветском пространстве пытались освободиться поскорее и звонче. В своё время объёмистый том «Истории КПСС» в просторечии звался «серым кирпичом»: в 1990-е многие ждали, что скоро выпустят такой же кирпич, только злобно антисоветский. Теперь кирпичей сразу два, хронологическим рубежом между ними стал 1939 год. Ракурс, избранный профессором Зубовым для изложения истории России в ХХ веке, можно определить как точку зрения недорезанного большевиками помещика. Уже профессор Преображенский у Булгакова, будучи, как известно, сам элементом антисоветским, к этому персонажу относился весьма иронически.

Foma
Андрей Зубов

Недорезанному помещику вникать в исторические детали не к лицу, отсюда и явление неточностей, ошибок и несуразностей, которые в первом томе нередки. Собственно изложение, стартующее с воцарения Николая II, предваряет очень краткий курс прошлого России до конца позапрошлого века. Оригинальность трактовок здесь куда больше, нежели в основной части. Чего стоит «известный всей Европе пират и авантюрист Рюрик» (С. 8); на той же странице утверждается, что Тысячелетие Руси якобы праздновалось в 1852, а не в 1862 году. Из Таиланда, похоже, виднее. Экзотично излагается начальная история Руси: князья Владимир и Ярослав почему-то сами по себе существовать не могут, но непременно со скандинавскими вариантами своих имён: Вольдемар и Ярицлейв. Иные же фрагменты текста занимательны настолько, что напоминают не лучшие образцы студенческих курсовых работ: «Татары требовали десятины и в женщинах. Чтобы уберечь своих жён и дочерей от угона в гаремы, русские мужчины прятали их от глаз сборщиков податей. Так женщины ушли из общественной жизни, в которой они играли немалую роль в Киевский период, а это ещё более огрубило нравы русских мужчин» (С. 24).

Последующий воинствующий антибольшевизм не мешает авторам нелицеприятно выражаться о царствующих в державе особах. Досталось, в частности, первому из Иванов Васильевичей: «При Иване III на Руси вводится государственная идеология, которая в своём существе сохранялась всю последующую её историю. Русь объявляется осаждённой крепостью истинной веры, а русский правитель — единственным хранителем святыни православия» (С. 35). Сложнейшие исторические сюжеты, над которыми и поныне бьётся мысль специалистов, решаются в очень удобном стиле «простых решений»: «С 1730 по 1741 год в России свирепствовал режим немецких временщиков» (С. 54). Свирепствовал ‑ и точка, детали «эпохи дворцовых переворотов» сочинителям без надобности. XVIII веку, в частности Петру I и Екатерине II, тоже перепало на орехи, в особенности эпохе Просвещения. На 59-й странице поминается и «произвол абсолютной монархической власти в XIX веке», в схожем ключе представлена и совсем неоднозначная фигура Николая I (С. 60).

Список рекомендованной литературы ко вводной главе кое-что объясняет. Авторы опирались на классические работы Ключевского, Любавского, Платонова, современные исследования хорошо известного читателям «Родины» историка из Петербурга Бориса Миронова, а также на труды Ричарда Пайпса. В экзотичности своих воззрений Зубов и соратники порой превосходят и этого последнего…

Рассказ о последнем имперском царствовании почти лишён ремарок ответственного редактора и на общем фоне книги смотрится где-то даже солидно. Многое изложено в традиционном ключе: помянута «безрассудная политика императора в японском вопросе» (С. 95), упомянуто, что традиционно бранимый Павел Милюков знал 18 иностранных языков (С. 170), а также приведена весьма полезная статистика численности российских партий в начале ХХ века (С. 186−187). Признаков того, что мы читаем ту самую книгу, в этой части текста немного: за свои религиозные взгляды осуждается Лев Толстой (С. 108), бранится императорский указ от 17 апреля 1905 года «Об укреплении начал веротерпимости» (С. 197), да герой советских приключенческих фильмов Камо объявлен «откровенным бандитом» (С. 187).

Встречаются и логичные толкования последующих российских бед: «Результаты выборов в I и II Государственные думы показали, что верной государственному режиму Российской империи была только небольшая богатая и привилегированная часть населения — крупные землевладельцы, духовенство новый предпринимательский класс. Ни крестьянство, ни рабочие, ни земская интеллигенция не поддерживали императорский режим. Не поддерживали режим и инородцы, которых в империи было до 40% населения» (С. 205). Ставшая уже традицией крайне уважительная трактовка жизни и деятельности П. А. Столыпина дополняется полезными сведениями об интригах против реформатора со стороны императрицы Александры Фёдоровны и Распутина (С. 212) и о казнённых в бытность Петра Аркадьевича Председателем совета министров — их, по оценке авторов, было «свыше 2800 человек» (С. 208). Распутин почти такой же, как в известном фильме Элема Климова — «порочный и невежественный человек» (С. 344), авторам не нравится «административный национализм по отношению к нерусским народам империи» (С. 252), а лично профессору Зубову не по пути и с черносотенцами: «В многонациональной империи поддержка великорусского национализма была не только нравственно порочна с православной точки зрения…, но и политически крайне опасна» (С. 253).

Всё постепенно меняется, когда речь заходит о событиях Первой мировой войны. Уж не вслед ли за Пайпсом авторы настаивают на несвойственном российской историографии тезисе о «национальной экспансии сербов» (С. 239), а Гаврила Принцип прямо и без затей объявлен «сербским националистом» (С. 290)? Когда же речь заходит о пораженчестве Ленина, выражений уже не выбирают. События 23 августа 1915 года, когда Николай II принял на себя обязанности Верховного Главнокомандующего, а Ильич был занят на конференции в Циммервальде, трактуются так: «В один и тот же день русский царь возложил на свои плечи непосильное бремя за исход войны, а будущий «вождь мирового пролетариата» встал на путь предательства и прямой измены родине» (С. 313).

Чем дальше, чем больше хлёсткий эпитет берёт верх над историческим анализом: тотальное ленинское предательство для Зубова такая же несомненная истина, как для Сталина «ослиные уши Троцкого», которые, как известно, виднелись повсюду. Сложнейшая для историков и очень простая для наших авторов проблема финансового участия Германии в делах большевиков решается просто и размашисто: главарь большевиков агент германской разведки (первые упоминания о том на с. 365−366), причём агент ненасытный, поглощающий «50 миллионов золотых марок или более 9 тонн золота» (С. 405), гребущий злато и после «пломбированного вагона».

Братание на русско-германском фронте

Есть сюжеты, в которых тысячестраничная книга откровенно «плывёт», например, польский вопрос в начале 1917 года. Совершенно неясно, чем вызван такой вот сверхоптимистичный пассаж: «В последний момент существования Российской империи русское правительство совершенно свободно склонилось к восстановлению полной независимости Польского государства» (С. 352). Не обладая на тот момент и пядью территории Царства Польского, очень многое можно было конструировать «совершенно свободно»… За поляками потянулись и белорусы: упоминается «один из виднейших идеологов белорусской государственности, польский историк Митрофан Довнар-Запольский» (С. 515), к польской историографии не имевший ни малейшего отношения. Следом и азербайджанцы по имперской привычке без всяких комментариев названы «татарами» (С. 517).

Уже Февральская революция рисуется как нечто странное и чудовищное, если выражаться языком гнусного предателя Ульянова: «В середине третьего года Великой войны россияне… восстали, испытывая полное равнодушие к судьбам отечества, но всецело поглощённые своими собственными проблемами, желая мира, тёплого хлеба, но не победы» (С. 373). Отречение Николая II не просто изображается как незаконное (С. 381), но даются советы людям 1917 года, как им стоило поступать: «Шульгину, Гучкову и другим лицам, присутствовавшим в салон-вагоне во время обсуждения текста манифеста, следовало бы тут же указать государю на юридическую несообразность, но никто этого не сделал» (С. 383). Новая власть таковой в глазах Зубова и коллег не выглядит: «Временное правительство презрело… закономерное преемство верховной власти. И потому власть его не только формально юридически, но и фактически оказалась призрачной… В результате страна провалилась в пропасть неправомерного бытия. Полностью был разрушен создававшийся веками правовой порядок» (С. 385). Василию Витальевичу Шульгину потом перепало ещё раз: для наших авторов он «известный националист Виталий Витальевич Шульгин» (С. 474).

На четырёхсотой странице в изложении вдруг появляется ранее не встречавшийся элемент ксенофобии, характерный для недорезанных помещиков: «Обращает на себя внимание первый состав Центрального комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. В нём только одно русское лицо — Никольский. Остальные — Чхеидзе, Дан (Гуревич), Либер (Гольдман), Гоц, Гендельман, Каменев (Розенфельд), Саакян, Крушинский (поляк). Революционный народ обладал столь малым чувством русского национального самосознания, что без смущения брал себя в руки инородцев, не усомнился в том, что случайные поляки, евреи, грузины, армяне могут наилучшим образом выражать его интересы» (С. 400). Обсуждение конфигурации лиц логично приводит в стан «вольных каменщиков»: «Ленин пошёл на преступный сговор с врагом, чтобы на его деньги осуществить свои властолюбивые цели. Но был и иной заговор — масонский… Евреи были всегда благосклонны к масонам и с радостью вступали в их ложи… Большевиков же — опасность слева — масоны просмотрели» (С. 437, 438, 441).

С этого места многие элементы изложения не выходят за рамки современной событиям пропаганды в духе какого-нибудь Демьяна Бедного, только с противоположным знаком: «Все действия по удержанию власти были давно продуманы Лениным и Троцким и опирались на жестокое насилие, лживую пропаганду, запугивание и изнурение потенциальных противников голодом и нищетой» (С. 470). Далее ярлыки клеятся без остановки, один страшнее другого: ужасно жалко «наших», по терминологии авторов, союзников, «которых Россия, захваченная большевиками, предала самым мерзким образом» (С. 502). Это про Брестский мир, а далее леденит душу экзотическая версия о связи, а возможно и руководстве Вильгельмом II убийством царской семьи во главе с его двоюродным братом Николаем II (C. 529−530). На пару с кайзером лавры цареубийцы навесили и на вождя венгерских повстанцев 1956 года Имре Надя (С. 533). Доказательств тут не больше, чем в историях о чудесно спасшейся Анастасии, зато мораль в конце убойной силы: «По мере ухудшения военного положения немецкие политические круги всё яснее сознавали, что та подлость, которую они совершили в отношении России, поддерживая большевиков, не принесла им пользы, но, скорее, опозорила славное имя немецкого рыцарства, а с точки зрения христианской явилась и явным грехом» (С. 530−531). И за рыцарей очень обидно…

Вслед за тем рисуются жуткие картины красного террора, жертвы которого подсчитаны по самым разным источникам, например, по британской газете «The Scotsman» от 1923 года, где приводилась невероятно точная цифра в 1 776 747 человек (С. 552), этого мало, и через 200 с лишним страниц жертвами большевистских зверств объявлены уже 2310 тысяч человек (С. 763). Террор белый даёт, по убеждению Зубова и коллег, примерно в 200 раз меньше жертв (С. 764), потому и считать их среди жертв Гражданской войны не стали. После таких расчётов большевиков разве только матерно не поминают: «Россия по конституции имела вид парламентской республики, но в действительности была страной, захваченной и удерживаемой коммунистической бандой». И на той же странице: «ВКП (б), как и любая преступная группировка…» (С. 564). Дальше криминальная тема особого продолжения не получила, а жаль: сходство и различия партии большевиков и организации какого-нибудь дона Корлеоне нуждаются в конкретизации, раз уж об этом пишется так недвусмысленно.

Зато противники большевиков в Гражданской войне все сплошь не только белые, но и пушистые. Какая-либо объективность здесь авторам чужда: нет даже обычных в таких случаях слов о «братоубийственной бойне», подвиги белых бойцов описаны подробно и восторженно, в том числе убийство ими Василия Ивановича Чапаева (С. 628). Оговорки редки: оказывается, «белым нередко приходилось прибегать к силовому принуждению» (С. 627). А ещё выясняется, что был «контраст между героизмом и самопожертвованием армии и своекорыстием, алчностью и расхлябанностью тыла… в тылу, ограждённом штыками белых бойцов, догнивала Россия вчерашняя, та, что породила революцию» (С. 640). И дальше: «Преступления, чинимые белыми на фронте и в тылу, были нередки. Но они никогда не превращались в политику белой власти» (С. 643). Рыцари почти германские, без страха и упрёка…

Жертвы белого террора. 1919

Отдельная главка посвящена роли евреев в Гражданской войне. Говорить шершавым языков плакатов Белого движения авторы почему-то не решились, прибегли к путаным разъяснениям с использованием хоккейной терминологии: «В руководстве РКП (б) и в партии коммунистов в целом численное преимущество было за русскими. Немало среди садистов-большевиков было грузин, армян, латышей, поляков, китайцев, а также лиц других национальностей. И Ленин, и Бухарин, и Молотов, и Дзержинский, и Лацис, и Сталин, и множество других крупнейших деятелей движения, евреями не являлись. Но в той же степени, как и большевики-евреи, все они были вероотступниками, предавшими свой народ и культуру» (С. 646). Но при этом «в Киевской чрезвычайке, прославившейся своими садистическими массовыми жестокостями, большевики-евреи составляли три четверти «персонала»… Эти люди, однако, из-за множества родственных связей старались щадить своих соплеменников» (С. 647).

По мнению авторов, любые небольшевики лучше большевиков всегда и везде. Например, украинские националисты — о них у профессора Зубова особое мнение, позитивное: «Украинский национализм всегда был именно надрывом — надрывом человека, любящего и мать, и отца, но из-за жестокости батьки вынужденного стать на защиту матери». Когда же речь заходит о национальных движениях, профессор и соратники отчаянно путаются в показаниях. Захвативший в октябре 1920 года Вильно соратник Юзефа Пилсудского Люциан Желиговский назван «генералом Л. Зелнговским» (С. 663), а сам начальник Польского государства назван на чешский манер Йозефом (С. 683), переврана даже дата его смерти (10 мая 1935 года вместо 12, С. 689). Несуразности при этом только начинаются: столь чтимую поляками после разделов границу Речи Посполитой 1772 года переделали в рубежи 1792-го, которых никто и никогда даже не думал требовать (С. 684). О Советско-польской войне 1920 года нам становится известно, что «в намного более культурной Польше планы Ленина с треском провалились» (С. 687), а в трагической истории гибели пленных красноармейцев, оказывается, виноват Ленин, бросивший их «на произвол судьбы» (С. 688).

Генерал Люциан Желиговский

Любовь ко всем национальным движениям заканчивается на белорусах — в духе нелюбимых Зубову черносотенцев с обидой сообщается, что «государственность была дана народу, который её не искал, и независимость предоставлена людям, которые не стремились к обладанию ею» (С. 667). И на этой же странице же рассказ о коварных планах Сталина по «отторжению от Польши её восточных русскоязычных воеводств», которые, впрочем, никак не обозначаются географически: в конце концов это не Таиланд…

До конца этой увлекательной книги ещё более трёхсот страниц. Не будем изматывать терпение читателей и утыкаться в каждую глупость и несуразность этой действительно масштабной фальсификации истории. Всё остальное вполне восстановимо логически: большевикам и созданному ими государству на какую-то минимальную объективность здесь рассчитывать не стоит. А стоит наткнуться на россказни особенного свойства, которые и в антисталинской публицистике редко встречаются по причине их невероятия. Вот как оценивается внешняя политика Советской России: «Дипломатическими средствами большевики продолжали расшатывать мораль основания цивилизованного сообщества» (С. 695−696). И какая там у основания мораль, помогите, пожалуйста…

Главное, что говоря про «большевистский (2) режим, совершивший за первое пятилетие своего существования невероятные преступления против человечества», можно очень невнятно отвечать о причинах поражения Белого движения в Гражданской войне. Вклада Красной армии в эту победу в книге не просматривается совсем. Логичные сетования на то, что «со всех 150 миллионов русских граждан с грехом пополам набралось 300 тысяч добровольцев» (С. 732) сменяется бессмысленными мечтаниями: матросам Кронштадта, тамбовским крестьянам и другим участникам восстаний против советской власти предлагается поддержать «Колчака, Деникина, Юденича в решающий момент их наступления… Погибшие были бы героями, выжившие — гражданами свободной России» (С. 749−750). Герои, кстати, у Зубова со товарищи есть очень специфические. Устранённого советскими спецслужбами в 1930 году «генерала Кутепова можно по праву считать национальным героем России» (С. 871), а ещё один герой, лётчик Николай Рагозин, сражался с республиканцами на стороне Франко (С. 986). А вот философа Георгия Федотова, во время войны в Испании проявлявшего симпатии к Долорес Ибаррури, авторы порицают, а самих республиканцев обвиняют в святотатстве (С. 985, 987).

Дальнейшее изложение советской истории 1920-х-1930-х годов угадывается довольно просто. Малообразованный злодей Сталин: платный агент охранки (С. 861), причастный к гибели на операционном столе Фрунзе и собственной жены Надежды Аллилуевой, приказавший не трогать Леонида Николаева, замыслившего убить Кирова (С. 944) гораздо хуже Гитлера: «Ужасов, подобных большевистским, нацисты ещё и близко не сотворили к 1938 году» (С. 1003). Такими словами, между прочим, оправдывается не что-нибудь, а мюнхенский сговор…

Два «голодомора» и жуткая коллективизация, если верить Зубову, во много крат перевешивают достижения индустриализации и культурной политики, которую авторы почему-то сводят лишь к пропаганде (С. 803). И тут Гитлер Сталину уступает: «Общее число русских и украинских крестьян, убитых Сталиным в 1932—1933 годах, превышает число евреев, убитых Гитлером, да и число убитых всех воюющих стран на фронтах Первой мировой войны» (С. 901). Дальше ехать уже некуда — к концу 1930-х годов нам рисуют «сломанный, обеспамятованный и порабощённый народ России» (С. 1005), а в пример ему ставят «молодые государственные сообщества Польши, Финляндии и Прибалтики», которые, оказывается, «наибольших успехов… добились в области развития национального сознания нового поколения своих граждан. За 20 лет независимости юные поляки, финны, латыши, эстонцы и литовцы привыкли к независимости своих стран, были научены школой любить и понимать национальную культуру и жить в открытом мире с проницаемыми границами» (С. 985). И при этом ни слова ни о национальной политике этих властей, к примеру польских на землях Западной Беларуси и Западной Украины, ни о том, что был научен любить школой юный гражданин Польши Степан Бандера, готовивший в 1934 году успешное покушение на министра внутренних дел своей страны Бронислава Перацкого…

Первую тысячу страниц мы уже с грехом пополам осилили. Но это лишь присказка, а сказка о том, почему русский народ должен полюбить как освободителя генерала Андрея Власова, последует в томе втором…

Том второй. Сумбур вместо музыки

Том второй уже известной читателю эпопеи из русской истории не так прост, как уже известный читателю собрат его. Первые 187 страниц, где речь идёт о событиях до 1945 года включительно, несомненно продолжают начатую линию, а далее начинается совсем иное изложение, в целом вполне уместное в обычной учебной литературе и за небольшими исключениями небесполезное в том самом процессе преподавания, ради которого, собственно, я и ринулся покорять глубины этого без малого двухтысячестраничного монументального сооружения.

Досадно, что второй том, будучи с виду самостоятельной книгой, лишён каких-либо опознавательных знаков: изложение стартует с места в карьер с части 4, ни предисловия, ни памятного нам списка 43 авторов (42, напомню, не причём, за всех отвечать вызвался ответственный редактор профессор Андрей Борисович Зубов) здесь не прилагается. Тот из читателей, кому по каким-то причинам довелось купить только том, повествующий о 1939−2007 годах (и затратить притом немалые деньги), будет долго ломать голову в поисках недостающих частей. Даже в тексте, приведённом в конце «вместо заключения», о том ни полсловечка. Только в указателе имён, начинающемся на 812 странице, можно осведомиться, что томов, оказывается, выпущено два, под римскими цифрами I и II. Но на самих томах цифр сих найти никак невозможно. Таковы, надо полагать, правила конспирации исторических трудов, дабы сбивать с толку случайных покупателей.

Направление главного удара в замаскированном томе направлено в события предвоенных лет и Великой Отечественной войны. Для профессора Зубова и соратников последней не существует — есть война «советско-нацистская». Изложение на тех самых 187 страницах часто идёт параллельными курсами — изложение фактов идёт своим чередом, а исторические нравоучения, пошибом не выше протухших уже в момент сочинения низких истин морального кодекса строителя коммунизма (1961), гордо шествуют рядом.

В очень непростой истории последних месяцев перед началом Второй мировой основная вина возлагается на вождя ВКП (б): «Сталин жаждал войны… Покорив Россию, большевики жаждали не менее нацистов мирового господства, вдохновлялись им» (с. 4). Эта заунывная ария о мировой революции явно из другой оперы, но исполняется громко и отчётливо. Дипломатические игры накануне сентября 1939 года описываются достаточно подробно, но моральная оценка выносится только советским политикам: «Сталин и Молотов вели циничную игру сразу на двух шахматных досках» (с. 6).

Герои же выбраны зряче — это польский министр иностранных дел полковник Юзеф Бек и его правительство. О том, что германофил Бек своей политикой во многом приблизил 1 сентября 1939-го, из книги мы не узнаем, зато отмечается «стойкое сопротивление польского правительства» (с. 4), отрицательные ответы Бека в августе 1939 года на запросы из Парижа и Лондона о возможности прохождения Красной армии через польскую территорию приводятся вскользь: достаётся и Англии с Францией, и «сговору двух диктаторов», только не министрам в Варшаве с их странной иностранной политикой. Для авторов ситуация вокруг 23 августа 1939 года предельно проста: без договорённости со Сталиным Гитлер на Польшу нападать бы не решился (с. 12). Мнение это, мягко говоря, небесспорно.

В параграфе под красноречивым названием «Завоевание и раздел Польши, Катынь» бесполезно искать сведения о зверствах и репрессиях нацистов против польского народа — красноречиво отражённые в том числе и в фильме Анджея Вайды «Катынь». Украинцев и белорусов на занятых Красной армией после 17 сентября 1939-го землях обнаруживают не иначе как со скрежетом зубовным, приводя данные польской статистики 1938 года о наличии в государстве 24 млн поляков, 5 млн украинцев и 1,4 млн белорусов. Ни словом не упоминая о «прелестях» национальной политики II Речи Посполитой (упомянутая статистика в рамках её и фальсифицировалась), авторы без каких-либо доказательств бичуют Сталина за то, что тот якобы повелел написать в «Правде» о наличии 8 млн украинцев и 3 млн белорусов.

Западная Белоруссия. 1939

Известную западную версию о «захвате Восточной Польши» (больше известной под именем Западной Украины и Западной Беларуси) попытался углубить сам ответственный редактор. Заметим, что профессор Зубов со своими комментариями во втором томе пробивается к читателю очень редко — всего семь раз, что заметно облегчает чтение. Но в самом первом своём «мнении» Андрей Борисович делает потрясающее историческое открытие: «Но если взглянуть глубже и не считать коммунистический режим законным, то тогда ясно, что мир 1921 года в принципе незаконен, ибо заключён поляками с преступным коммунистическим режимом. Но тогда тем более не преступному коммунистическому режиму восстанавливать справедливость» (с. 14). На ровном месте всё запуталось до предела. Такие мысли, надо надеяться, никогда не приходили в голову даже самому антисоветски настроенному польскому историку — Рижский мир в марте 1921-го, как известно, был жизненно необходим самим полякам: молодому государству, что естественно, требовались международно признанные границы. В этом тексте ответственного редактора угадываются и созвучия с известной фразой Молотова об «уродливом детище Версальского договора»: раз мир в принципе незаконен, то и детище соответствующее. Но в том же комментарии на той же странице профессор Зубов умудряется несколькими строками ниже написать о «присоединении восточной части Польши». Раз мир незаконен, так откуда у Польши восточная часть? Тут и Александра Сергеевича вспомнишь: «Шишков, прости: не знаю, как перевести»…

А действительно важные для понимания ситуации конца 1939 года сюжеты, например, эпизод о передаче Вильно в октябре 1939-го «буржуазной Литве», изложены кратко и невнятно (с. 15). Правда, параграф с грозным названием «Захват Балтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины» написан без особого сочувствия к «жертвам» этого самого «захвата», безоговорочные симпатии авторов, похоже, заканчиваются на полковнике Беке. При описании Советско-финской войны с горечью констатируется: «Напуганная Прибалтика трусливо отказывалась даже словесно осудить действия большевиков в Лиге наций, хотя с советских баз на эстонской территории взлетали советские самолёты, бомбившие Финляндию» (с. 17). Прибалты вообще подкачали: «Поначалу немало литовцев, латышей и эстонцев встретили Красную армию с симпатией» (с. 18). Справедливо подчёркивается, что «румыны, жившие к западу от Прута, относились к коренным жителям Бессарабии как к людям второго сорта» (с. 19). События июня 1940 года имели и приятные для авторов последствия: «В Бессарабии 10 подпольщиков из НТС, пользуясь временной открытостью границы, перешли в СССР, чтобы нести в страну идеи антисталинской революции» (с. 19). Заинтригованный неискушённый читатель, того и гляди, возьмётся искать в книге и ту самую революцию…

У того же читателя может создаться впечатление, что затюканный вероломными большевиками Гитлер вынужден был выходить из себя и готовиться к войне. Оказывается, Сталин коварно нарушил секретные договорённости от 23 августа 1939 года и прибрал к рукам не обозначенную там Северную Буковину, которую Молотов назвал процентами за пользование Румынией Бессарабии в 1918—1940 годах (с. 18−19). И вообще, «после советских аннексий 1939−1940 годов конфигурация границ на Востоке приобретала всё более неприятные для Рейха очертания» (с. 28). Будто не нацистская верхушка эти границы согласовывала…

Так мы постепенно добираемся до войны, которую с полным правом привыкли называть Великой Отечественной. Если предвоенная обстановка описана в едином резко антисоветском духе, то из событий 1941−1945 годов получился невероятный конгломерат оценок, где нашлось место и давно устоявшейся советской точке зрения, и обновлённым выводам современной российской историографии, и близким второй волне русской эмиграции сочувственным текстам о Русском охранном корпусе и РОА. О последнем сюжете недавно писал в «Родине» Сергей Кудряшов: «Восхвалители Власова весьма активны и сегодня, в их числе протоиерей Г. Митрофанов и питерский историк К. Александров, входящие в число авторов увидевшей свет в 2009 году объёмистой «Истории России» под редакцией профессора МГИМО А. Зубова. Всё с тем же «гибельным упрямством» почитатели повешенного предателя рисуют фантастический образ «патриота», «способного возглавить российское антисталинское сопротивление… и привлечь русских людей положительной политической программой» (3). Добавить к этому нечего (приведённая Кудряшовым цитата помещена в данном томе на с. 154−155).

Власов и власовцы

Примечательно, что именно на текстах о войне антибольшевистский пафос данного сочинения сначала начинает пробуксовывать, а затем практически улетучивается вовсе. Великая Отечественная описана по принципу слоёного пирога, что крайне затрудняет чтение и сбивает с толку в поисках действительной точки зрения создателей книги. Начинают вроде бы в уже знакомом ключе: «Немецкий солдат был хозяйственным крестьянином, фермером или горожанином — активным, хорошо образованным и инициативным. Безликая масса красноармейцев состояла из забитых и замученных беспросветной жизнью пассивных колхозников» (с. 39). Эта чудовищная «здравица» солдату-победителю дополняется витиеватым сомнением иного рода: «Подражая императору Александру Благословенному, за 25 лет царствования которого в России не был казнён ни единый человек в России, кровавый тиран объявил начавшуюся войну «Отечественной», желая соединить свой преступный режим с обесчещенной им родиной» (с. 43). Подобные вещи и позволяют назвать данный двухтомник в целом пребывающим вне традиции привычной нам исторической науки, откуда, собственно, и подзаголовок к нашей статье.

Но уже на соседних страницах героическая история Брестской крепости излагается с абсолютно верных позиций, с применением непривычной для этого труда лексики: «беззаветное мужество и героизм советских солдат». В качестве литературы предмета читателю предлагается замечательная книга С. С. Смирнова. Столь же логично изложены обстоятельства Сталинградской (с. 79−84) и Курской (с. 88−90) битв. Авторы, вслед за публицистикой последних 20 лет поставив под сомнение обстоятельства подвигов гвардейцев-панфиловцев и Зои Космодемьянской (с. 56−57), в который раз подчеркнув, что взять Москву вермахту помешали холода (с. 55), остальные значимые символы героизма трогать поостереглись.

Правда, смещение акцентов очевидно — пространно излагается история разного рода коллаборационистов, деятельность иных, «кто пошёл в органы самоуправления, чтобы облегчить участь брошенного большевиками населения» (с. 94), незаслуженно превозносится. Среди них на той же странице назван и пребывавший во время оккупации в Полоцке некто П. Д. Ильинский, оставивший по себе в наших краях память как мерзкий предатель, но отметившийся после войны удивительно «правдивыми» воспоминаниями, согласно которым в местном гестапо якобы работали всё те же довоенные сотрудники НКВД. Боровшиеся же с нацистами партизаны, оказывается, делали «войну более жестокой и бесчеловечной» (с. 95).

Казнённые белорусские партизаны. 1943

Одной из самых блистательных операций войны под названием «Багратион» щедрые на слова авторы отводят на с. 140 ровно две с половиной строчки. А коварству Сталина в отношении Варшавского восстания посвящён объёмистый текст, включающий и пассаж о «сговоре Рузвельта со Сталиным в Тегеране» (с. 148), и такой вот рассказ: «Стоя на другом берегу Вислы, советская армия выжидала, пока немцы подавят восстание» (с. 145). Будто и не было сотен километров стремительного продвижения по белорусской земле в июне-июле 1944-го, сидели себе на берегу Вислы, бездельем маялись…

Окончательно антисоветская линия начинает испаряться, когда мы встречаем научно некорректное определение: Сталин, оказывается, был «русским национал-коммунистом» (с. 149). Будут ещё в тексте и привычные уже в последнее время рассказы об изнасилованиях красноармейцами немецких женщин, и версия эмигранта Н. Толстого-Милославского о «жертвах Ялты» (её несостоятельность «Родина», как мне помнится, разоблачала ещё в 1991 году), будет и обидная опечатка: если верить книге, союзники высадились в Нормандии не 6 июня, а 6 июля 1944-го (с. 143). Но война окончится Победой, и авторы даже не пытаются увеличить официальную в последние 20 лет цифру советских потерь в 27 млн человек.

Остаётся лишь узнать мнение о той войне ответственного редактора. Вот оно: «Страдания народов России под большевиками были столь невыносимыми, что мы сейчас не имеем права судить никого, признавая нравственные изъяны в любом выборе судьбы в те годы. Трагично было, защищая Россию, ковать кандалы твоим детям под сталинским режимом; трагично было, воюя против Сталина, ковать такие же кандалы — под гитлеровским» (с. 113). Стало быть, профессор Зубов искренне и единолично (авторский коллектив, как мы давно помним, не при чём) полагает, что люди, оставившие автографы на Рейхстаге и принявшие участие в Параде Победы 24 июня 1945 года, были поголовно поражены нравственным изъяном и заняты тяжёлой работой по выковке кандалов… Боюсь, большинство читателей оценит подобное морализаторство словами, близкими по духу к обращениям французского футболиста Николя Анелька к французскому же тренеру Раймону Доменеку. Мы же, оставаясь в рамках политкорректности, назовём подобный подход ущербным.

На этом и остановлюсь — со 188-й страницы второго тома, несмотря на грозные заголовки о «периоде деградации коммунистического тоталитаризма», содержится текст совсем иного свойства, пребывающий в целом в рамках исторической науки и основательный по фактографии и оценкам. Однако груз предшествующих 1,25 тома явно тянет весь проект назад, в разряд сочинений, определённо пребывающих вне традиции.

* * *

(1) История Украины. Научно-популярные очерки. М., 2008.

(2) Цитаты из книги мы сочли справедливым перевести в русло традиционной орфографии, уйдя от множества заглавных букв и написаний типа «меньшевицкий». — Прим. ред.

(3) Кудряшов С. В поисках истории войны // Родина. 2010. № 5. С. 8.

* * *

Александр Шишков — кандидат исторических наук, Полоцкий государственный университет (Белоруссия). Статья впервые опубликована в российском историческом журнале «Родина» (2010, №№6−7) и предоставлена ИА REGNUM Новости для публикации редакцией журнала.