Когда после Смуты 1990-х годов, одним из антигосударственных символов которой была рептильная, продажная и капитулянтская внешняя политика, Путин начал выстраивать собственный внешнеполитический стиль, у него за плечами стоял лишь общественный шок от зрелища изнасилованной и униженной Югославии. Национальный консенсус требовал национального достоинства: отнюдь не быть, как прежде, великой державой, а быть хотя бы уважающим себя государством, имеющим свои национальные интересы и волю к их бескомпромиссной защите.

Но на большую часть своего президентства Путин, внутри страны шаг за шагом борясь против агрессивного или ползучего сепаратизма, во внешних делах взял приоритетом не голый патриотический пафос, а малопривлекательный политико-экономический аудит отечественной внешней политики, особенно на пространстве бывшего СССР. Требования жёсткой рентабельности экономических связей, транзитно-энергетической неуязвимости страны, минимизации пространства прямой конкуренции с Западом, перевозбуждённым "доктриной Буша" о распространении "американской свободы", - так и не принесли Путину достаточного общественного понимания и напротив - превратились в одну из традиционных мишеней для консервативной критики.

Едва очнувшись от Смуты, общество с трудом понимало, что, возможно, самой позорной внешнеполитической чертой России 1990-х годов было её превращение в безвольного поставщика экстремально льготных финансовых, энергетических, военно-технических ресурсов своим новообразовавшимся соседям. Такое её "самоотречение" ни на секунду не увязывалось российской властью не только с внятными встречными требованиями, но и просто с элементарной лояльностью соседей в отношении минимальных российских интересов. Россия погружалась в хаос и нищету, а её националистические и шовинистические соседи не стеснялись признаваться, что без хищнически потребляемых ресурсов России их независимость просто бы не состоялась.

Вопросы о независимости Литвы, Латвии, Эстонии, о состоятельности Молдавии, Белоруссии, Украины, Грузии, о перспективах выживания Таджикистана и Киргизии и поныне звучат абстрактно. Но тогда, в путинские 2000-е, сама постановка вопроса о том, что отнюдь не Россия должна оплачивать соседскую независимость и несостоятельность, казалась покушением на святая святых - на мало чем уже обоснованное лидерство России на постсоветском пространстве, на пустые претензии материально покровительствовать циничным и вороватым соседям в обмен на их пьяные минутные клятвы в советской любви. Путин поставил отношения России с соседями на неромантический фундамент экономической рентабельности: цены на энергоресурсы перестали быть даровыми, энергомаршруты - перестали быть заложниками соседского диктата.

Новые независимые государства на территории бывшего СССР, как наёмная пехота, расходный материал, заклонились в объятия "цветных революций" и неумолимое социально-экономическое банкротство. Но российское общество в целом без удовольствия наблюдало за тем, как кругом рушится витрина за витриной: советское псевдоединство, национал-коммунизм, колбасный суверенитет, национализм этнических интеллигенций, экономические чудеса феодально-компрадорского капитализма, наконец - "оранжевые европейцы".

Уходя от экономической благотворительности и транзитной зависимости, Россия с трудом привыкала к самоизоляции, пытаясь назвать её "сосредоточением". Слишком многих и ярких жертв требовало это историческое внешнеполитическое отступление от России, чтобы она могла без исторических травм лишь риторически бороться за права соотечественников, страдающих от гражданского и языкового апартеида, за свою внешнюю военную инфраструктуру, балансирующую на грани металлолома, против шовинистического и гитлеровского ревизионизма и коллаборационизма, которые при явной поддержке "западных демократий", уже ставят под своё гнилое сомнение самое святое, что есть у русского народа, народов России и СССР - их Великую Победу над фашизмом.

Одной экономической рентабельностью внешней политики на эти вызовы не ответить. Тем более что именно циничная рентабельность чаще всего и заставляет российский бизнес игнорировать национальные интересы, субсидировать антироссийских националистов и искательно заглядывать в глаза русофобам.

Несколько лет назад стало понятно, что в лице "оранжевой" Украины Ющенко Россия столкнулась не с традиционным для украинской власти коммерческим двоедушием, а с идеологически внятной, систематичной, последовательной и бескомпромиссной внешней политикой, принципиально построенной на русофобии.

Стало ясно, что главные для военных и инфраструктурных интересов России на Украине - газовый транзит и Черноморский флот - обречены. И если в случае с газовым транзитом эффективный ответ был найден - "Северный поток" и "Южный поток" избавляют Россию от чрезмерной зависимости от Украины, то в случае с Черноморским флотом единственным ответом было поражение, уход флота из Севастополя, пусть даже уход этот лишал Украину 200 тысяч рабочих мест и направлялся в российские Новороссийск, Туапсе и абхазскую Очамчиру.

Это был уход от сотен тысяч могил предков, отдавших жизнь за страну, которая уже не может защитить эти могилы, уход от критически важного для российского самосознания исторического рубежа, за которым на горизонте уже угрожающе вставало русское Косово - Куликово поле и Сталинград.

На пороге такого "коммерчески неизбежного" унижения внешняя политика перешла в руки президента Медведева. И он радикализировал её национальный и идеологический смысл, когда летом 2009 года противопоставил публичной русофобии Ющенко столь же внятную линию национальных интересов России, отказавшись обслуживать "процесс ради процесса", "дипломатию ради дипломатии". Над путинской экономической рентабельностью внешней политики встал её долгожданный политический смысл.

К тому времени во внешнеполитическом капитале Медведева уже был, как минимум, один исторический поступок, смысл которого не описывается в категориях простой экономики: Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии, предоставив российским флюгерам, сменившим несколько внешнеполитических вех, подсчитывать личные убытки в столицах "западных демократий".

Тем временем Ющенко привёл Украину к банкротству. И новая власть устами Януковича без особенного стыда произнесла главное условие выживания страны: скидка в 30% - 40 миллиардов долларов, сэкономленных на поставках российского газа в украинскую экономику. И Россия Медведева произнесла главный для себя некоммерческий смысл Украины, несводимый к скидкам на газ - продление пребывания Черноморского флота в Крыму ещё на 25 лет - с 2017 до 2042 года, то есть за пределы охваченной Смутой жизни нынешних старшего и среднего поколений.

И те в России, кто ещё вчера не мог простить Путину "коммерциализации" внешней политики и отказа от субсидирования Украины и Белоруссии, отказа от транзитной подкормки Латвии и Эстонии, видя в них отказ от "великодержавных" претензий России или "славянской взаимности", - теперь уже не могут простить Медведеву отказа от бухгалтерского сведения дебета и кредита во внешней политике.

Они не могут простить России ни ответственной внешней политики, ни национальной совести. Ибо сколь важна была в 2000-е годы её нелицеприятная рентабельность, столь важно сегодня построенное на ней, её самое что ни на есть внеэкономическое идейное качество.

Выраженный Медведевым национальный приоритет того, чтобы Черноморский флот остался в Крыму, как минимум, на два поколения вперёд (даже если специфическая украинская эконом-политическая демократия ещё не раз постарается выгнать его оттуда) - это не только спасение России от тяжелейшего военно-политического и психологического отступления к Азову, это спасение национальных святынь и национальной совести, само подтверждение верности которым выше уже достигнутой рентабельности. И выше дипломатического успеха.